Доска Дионисия
Шрифт:
Сняв свои полторы тысячи с книжки, она стала обзванивать знакомых, прося у них в долг. Она уже знала, что дело будет долгим, а потому просила не более трехсот рублей сроком на три-четыре месяца. Как она будет расплачиваться, она не знала, да и не хотела знать. Когда вопрос был в принципе решен и не хватало только ста рублей, она решила повидать Андреевского.
Федор Федорович, услышав ее голос, сразу спросил:
— Нашли?
— То-то и беда, что нашла.
Андреевский пообещал заехать за ней на машине. Он ехал в издательство на встречу со злым редактором его книги, усердно причесывающим его стиль.
— Под бокс, под бокс выстригает, под полечку не желает. Почему многие редакторы так похожи на сельских парикмахеров, знающих только одну стрижку?
Андреевский
Анна Петровна выложила ему все, что с ней произошло.
— Вот что. То, что вас навел на верный след Канауров, не случайно. На этого проходимца Орловского Канауров за что-то зол. Как вам все-таки не противно копаться в подобных человеческих нечистотах? Археологу надо разгребать щеточкой человеческие захоронения, по крайней мере, пятисотлетней давности, а более свежий мемориал ему противопоказан — еще воняет. Вы знаете, есть такая игра — «холодно-горячо». С вашим Дионисием горячо на явную уголовщину. Я почему-то за вас боюсь. К старости делаешься довольно безразличным ко многим людям, но не ко всем. Не поеду я сегодня к редактору, к тому же все его поправки — чушь собачья. Моим стилем был доволен Луначарский, а на то, что некий товарищ Поповкин хочет меня перекроить на свой лад, мне наплевать. Поехали, дорогая, к Канаурову. Без советов этого жуликоватого эстета нам не обойтись. Не видал я его лет тридцать с небольшим, но общие воспоминания найдутся. Он всего лишь лет на десять меня моложе. Не звоните, нагрянем так, без предупреждения.
Канауров встретил их радостно, как будто ждал визита. Оживление Канаурова было несколько странного свойства, и те, кто хорошо его знали, всегда это подмечали. Если кто-нибудь из его близких знакомых умирал или же попадался в руки правосудия с неопровержимыми уликами, то Канаурова охватывала какая-то радостно-суетливая истерия. Он бегал по комнате, хрустя пальцами, смеялся без причины, внешне даже молодел. Суть этой эйфорической истерии была проста: «Не я, не я умер, не я попался». Чем крупнее и непригляднее был скандал, чем трагичнее была смерть, тем больше оживлялся Канауров.
«Любопытная встреча», — думала Анна Петровна, приглядываясь к тому, как Андреевский и Канауров вспоминали события тридцатилетней давности.
Канауров вспомнил:
— Как мы давно с вами не виделись, профессор! Да, да, вы мало изменились. Помните эту историю с портретом Фердинанда Боля? Да-а-а, история, однако, была. Впрочем, у нас, коллекционеров, все время истории. Одна история кончается, другая начинается. Как мило, что вы приехали вместе. Простите… я забыл ваше имя-отчество… Федор Федорович. Ах, да, да, у меня есть ваши книги. Прекрасный благоуханный стиль. Вы единственный из современных искусствоведов могли бы печататься в «Старых годах». Вот, посмотрите, какой прекрасный Тархов, я его на днях приобрел. Я ценю его не меньше Грабаря. Ну, а для вас, милейшая Анна Петровна, у меня есть па-а-а-трясающие новости. Орловский, наконец, попался! У него опечатали квартиру! Ту самую доску, которую вы искали, он продал каким-то спекулянтам за восемь тысяч. Каков жук! И есть же такие люди, которые могут сразу отвалить такую сумму! Страшно подумать! Тут не знаешь, где пятьсот рублей нa крохотный этюд наскрести, а тут восемь тысяч… Ну, об этом узнали какие-то жулики, у которых он за бесценок, за какие-то гроши купил эту доску. Они на него напали, проломили голову. Вмешалась милиция, громил схватили, а у Орловского опечатали квартиру. Мне буквально только что звонил один верный человек, который все знает. А Орловский в больнице, у него произошло что-то вроде инфаркта от расстройства, да и голова вся разбита.
— Ну, а где доска Дионисия, Анатолий Борисович?
— В МУРе, дорогая, в МУРе, как вещественное доказательство. Не желаете ли хорошего французского коньячку?
Даже профессор Андреевский, хотя он в этот день и сидел за рулем, выпил глоток, а Анна Петровна выпила полную стограммовую рюмку. У нее буквально гора свалилась с плеч — не надо больше собирать взаймы денег, Дионисий наконец
Канауров махал им вслед руками, даже выбежал на площадку провожать. Не у него опечатали квартиру и не его ударили по голове.
Отъехав довольно далеко от дома Канаурова и остановив машину, Андреевский произнес короткую наставительную речь:
— Если еще раз ввяжетесь в уголовщину, не буду просматривать в рукописях ваши статьи — раз, не буду вам звонить по вечерам со скуки — два, а в-третьих — это типичное мальчишество, а вы — почтенная интересная дама, которая мне нравится. Поехали на Петровку, без меня там с вами не будут разговаривать.
На Петровке пришлось долго ждать приема к дежурному. Рядом с ними в очереди сидела плачущая молодая женщина, ее избил ее бывший муж, вернувшийся из заключения. По коридору провели под конвоем мужчину с перевязанной рукой.
Андреевский разговаривал с дежурным один на один, не допустив Анну Петровну в кабинет. Потом они долго ждали полковника Александрова. Полковника Александрова не оказалось, и с ними стал заниматься моложавый очень суровый майор. Прочитав заявление Анны Петровны, он недовольно заметил:
— Самодеятельностью занимаетесь? Сразу нужно было заявление писать, а не ждать, когда они к нам сами попадут, — и при них позвонил: — Товарищ генерал! Тут по делу Орловского очень ценное заявление сделано. Да, профессор Андреевский тут. Крупнейший эксперт по вопросам искусства. Да, проверил. Очень просят увидеть икону. Есть. Есть. Подождите, товарищи, в коридоре. Сейчас приедет полковник Александров.
Примерно через полчаса с ними провел долгую беседу полковник Александров, изрядно пожурив Анну Петровну:
— Все комиссаром Мегрэ хотят заделаться. А если бы вы эту доску купили и вас бы вместо Орловского по голове ударили, приятно было бы? Товарищ, профессор совершенно правильно вас осуждает. Удачно для вас все обошлось.
Двое сержантов внесли завернутого в брезент Спаса и, козырнув, удалились.
— Говорите, цены нет, товарищ профессор? Вещь-то, видно, старая, дерево топором тесано. Говорите, ей место в музее? Наверное, там она и будет. Владелец ее — Орловский — очень странная фигура, мы даже не знаем, кем больше надо заниматься: теми, кто его избил, или им самим. Кстати, никакой он не Орловский. После войны он переменил фамилию, мы докопались, что в прошлом его судили за мошенничество и воровство. Если бы вы знали, товарищ профессор, как нам надоели эти иконные жулики, я их зову «иконных дел мастера», просто конца и краю не видно. Дай бог, как-нибудь покончим с иконной уголовщиной. Общественность нам должна сильно помочь. Надо, чтобы у иконщиков в каждой области под ногами земля горела.
Полковник Александров отдернул брезент, и Андреевский и Анна Петровна увидела волновавшую их доску Дионисия. Профессор Андреевски задумчиво сказал полковнику:
— Долгий путь проделала эта доска, пока она попала в ваш кабинет, товарищ полковник.
Клеймо девятое. И пыль веков
В тринадцатом веке татары полностью выжгли город и посады. Были разорены и окрестные монастыри — редкие златоверхие очажки образованности среди болотистой поймы. В Спасском, особенно любимом княжеским двором монастыре, на высоком хорошо укрепленном холме на берегу Волги затворился бежавший на лодке из погибающего города князь с княгиней, княжичем и остатками дружины.
Татары долго не могли взять монастырь. Только на третьи сутки ворвались они внутрь в обугленное и обглоданное огнем русское гнездовье. Все защитники были мертвы. Даже их мертвые стройные тела были надменны и страшны низкорослым татарам. В белокаменном соборе оборонялись до конца последние, среди них — княгиня в мужской кольчуге и шлеме, князь погиб раньше, пронзенный татарской стрелой на стенах.
Переступая через труп княгини, татарин был поражен, увидев русую косу, выбившуюся из-под шлема.