Доска Дионисия
Шрифт:
«Нет, фашизм — это не только эти тупые физиономии палачей, но и холеные лица Шиманских. У нас в России все это было в гражданскую войну, и жестокостей было не меньше. Как все далеко от сегодня: масоны, убийства, восстание. Нет, нелегко уходили из жизни Шиманские и Велипольские, их вырывали с кровью, выкорчевывали, как столетние липовые парки. Где-то кто-то из них, может быть, еще жив».
Разложив на столе фотографии своих героев, Анна Петровна еще и еще раз вглядывалась в их породистые и смотрящие поверх обыденного лица. Мужчины поражали выражением какой-то мягкой утонченной женственности, от которой один шаг до изощренной жестокости.
По вечерней улице проехали, завывая сиренами, две пожарные машины. Анна Петровна вышла на балкон. Недалеко от стройного силуэта Петропавловской церкви полыхало в вечернем небе зарево пожара.
«Где-то
Утром тревожное чувство повлекло ее к домику Гукасова. Из-за поворота ей открылось пожарище. Дом был цел, а вот от сарая, где занималась Анна Петровна и куда перенесла архив Гукасова, осталась груда обгорелых бревен. Забор был сломан, палисадник разрушен, всюду были следы шин пожарных автомобилей. Анна Петровна остановилась как вкопанная. Около нее разговаривали две женщины.
— Вчерась вечером Иван Максимович видал, ктой-то с фонариком по двору у них ходил. Ему с пятого этажа хорошо видать. А потом и занялось. Подожгли, небось.
Другая сокрушенно ответила:
— Ребятишки, наверное. Теперь хулиганья патлатого много развелось.
Анна Петровна быстро ушла от пожарища. Она была убеждена, что сарай Гукасова подожгли из-за ее интереса к прошлому Шиманских, монастырю, ризнице и Дионисию.
«Боже, сколько всего темного и страшного! Украденные Безруковым бумаги из архива, ограбление старухи Петровиригиной, в прошлом — убийство управляющего Сойкина, келейник-бандит Ермолай, масоны; наконец, поджог сарая с архивоми Гукасова», — от всего этого исходил аромат тайны, тайны, связанной с кровью. Она впервые столкнулась с такого рода событиями и чувствовала, что отстать от этого она уже не сможет. Возможно, в ней заговорило упорство ее отца — кадрового офицера, убитого в первый месяц сорок первого года под Смоленском.
«Нет, я не остановлюсь, я распутаю этот клубок».
И ей стало как-то по-молодому одиноко и тревожно, как когда-то в студенческие годы, когда казалось, что вся жизнь еще впереди. Теперь же ей уже было сорок два, и об этом предательски говорило мутное гостиничное зеркало. Она стала, наконец, похожа на среднерусскую литературную сероглазую блондинку, которую по ошибке любил в ней когда-то ее муж, подгонявший и укладывающий все в жизни под уже готовые шаблоны. Она же «не уложилась».
Клеймо второе. Ермолай
Монах Ермолай, внешне тихий сморщенный старичок восьмидесяти лет, был последним в городе активно не смирившимся с советской властью человеком. Про себя он гордился тем, что ни единого часа не жил по советским законам.
Отец его был конокрадом. Его традиционно по-русски страшно убили озлобленные мужики, поймав с поличным. Мать, оставшаяся с пятью детьми, отдала мальчика в Спасский монастырь.
Его поступление в монастырь совпало с пострижением Григория Шиманского. Тот взял подростка в свою келью и сделал его со временем своим келейником. Из свойственной Шиманским барской дури он выучил мальчика французскому языку и разговаривал с ним, к досаде и недоумению остальных отцов, по-французски. Мальчик оказался умен, зол и сообразителен. Со временем он стал первой рукой настоятеля, выполняя все его поручения, вплоть до самых тайных, а тайных было больше, чем явных — беспрерывные поездки к его друзьям по масонской ложе по разным городам России. Постепенно к отцу Ермолаю привыкли. Он бывал в Петрограде, был вхож в самые тайные и высшие круги, был даже доверенным связником самого Николая Виссарионовича Некрасова — скрытого правителя масонской России. Кроме поездок к тайным друзьям наместника, отец Ермолай приглядывал за монахами и был своего рода главой тайной полиции монастыря. Вместе с игуменом он следил за политическим барометром настроений братии. Всех тех монахов, кто был настроен хотя бы чуть-чуть «демократически», наместник Григорий переводил в другие монастыри или же в дальние хозяйственные скиты.
Наместник Григорий упорно сколачивал своеобразное ядро из людей, ненавидящих, желательно
«Все останется как прежде, но будет даже чуть-чуть получше. Уберут только всю эту распутинскую камарилью».
У масонов были свои люди в армии, в руководстве промышленностью, своих людей не было только среди пастырей православной церкви. Шиманский был направлен масонами в монастырь, именно поэтому и именно масоны сделали сказочно быструю карьеру брату Георгию. К тому же личная жизнь лейб-гвардии гусарского ротмистра Шиманского к тому времени была основательно разрушена. Роман с женой французского коммерсанта окончился ничем. Аннет Велипольская, которую он бросил почти что под венцом из-за француженки, с горя увлеклась его младшим братом Сергеем. Одним словом — сплошные руины.
Имение перестало приносить доходы. Кругом долги, долги. Тут он и вступил в масонскую «пятерку», а как человек энергичный и деловой, скоро занял в ней руководящее положение. Братья-масоны и направили его в монастырь, благо он примыкал к их имению и всю их семью знали в монастыре. Его бабку недаром называли «архиереем в мантилье» — она вмешивалась во все мелочи служб и порядок мужского монастыря, и многие решения тогдашнего настоятеля были продиктованы стареющей фрейлиной Шиманской, ударившейся в преклонных годах в православие.
Белокаменные с гербами и эпитафиями гробницы Шиманских теснились к алтарю древнего собора, окружая его плотной мертвой свитой. Эти мертвые роднили его с монастырем какой-то почти родственной связью.
Приход большевиков к власти архимандрит Георгий воспринял как появление лика зверя. Собрав наиболее доверенных монахов, он произнес проповедь о последнем двенадцатом часе России и приказал им готовиться. Все монахи по его указанию были вооружены. Рясы были выданы также большому количеству его единомышленников-офицеров, которые также ждали часа выступления. В нижнем ярусе монастырской колокольни, примыкавшей к Сретенской церкви, встроенной в древнее приземистое тело трапезной, было одно помещение, о существовании которого кроме него знал только прежний настоятель. В этот тайник — небольшую сводчатую комнату, — можно было попасть, только приподняв при помощи особого устройства большую плиту пола. Тайник был устроен еще в шестнадцатом веке для хранения монастырской библиотеки и ценностей в лихие годы войн и нашествий. Он потихоньку перенес туда вместе с келейником Ермолаем наиболее ценные предметы ризницы: чаши, дискосы, лицевые евангелия. Туда же брат Сергей перевез в лодке по Волге тайную масонскую библиотеку, наиболее секретные рукописи ордена. Перевозили двое австрийских военнопленных, которым обещали потом помочь перебраться на родину. Ермолай обоих пленных задушил и утопил. Оба брата, Григорий и Сергей, вздохнули свободно. Уничтожать редчайшую масонскую библиотеку было жаль, а держать дальше в опустевшем доме опасно. Могло найти ЧК. Братья были заметными в уезде людьми.
Приближалось грозовое лето восемнадцатого года. Монастырь, как и все белое Поволжье, ждал выступления. Фанатичками были вытканы четыре черных, шитых серебром стяга с ликом Спаса Ярое око.
«Спас покарает их», — это не сходило с уст всех монахов и укрывавшихся у них.
Подпольные белые силы города были разделены на четыре отряда — четыре дружины. Каждая дружина получила свой стяг и с именем Спаса в условный день бросилась убивать коммунистов, советских работников, красноармейцев, комиссаров и евреев. Убийства носили планомерный и чудовищный характер. Из госпиталя со второго этажа выбросили на мостовую раненых красноармейцев и забили их до смерти кольями и камнями. Председателя ЧК, захваченного в бессознательном состоянии — он отстреливался до последнего патрона, — сожгли живьем, обложив его книгами основоположников социализма.
Неистовство белых дружин и монахов длились недолго. Потом стали доходить печальные вести о предательстве союзников, о неудачах, об окружении красными перхуровского Ярославля, о провале восстания эсеров в Москве, о смерти Муравьева 1.
Архимандрит Георгий — Григорий Павлович — был человек не робкого десятка, и когда ему стало ясно, что дела отнюдь не хороши, то он, призвав к себе брата Сергея со своей бывшей невестой Аннет Велипольской, рассказал им начистоту все, что знал, и выдал вполне благонадежные документы им на имя гимназического учителя истории Синякова.