Дот
Шрифт:
— Боятся все, — сказал он. — Боится каждый. Но опытного солдата смертельная опасность мобилизует. И происходит чудо: время схватки, время боя для него замедляется, растягивается безмерно, иногда даже останавливается. Это позволяет ему успевать. Он контролирует всю ситуацию. Видит все (каждый метр пространства! причем одновременно), слышит все; а самое главное — чувствует врага. Чувствует каждый взгляд, который зафиксировал его. Вы меня понимаете, майор? — он работает на идеальной обратной связи. Почувствовал взгляд — и контакт уже установлен. Он читает мысли врага одновременно с их возникновением. А поскольку между мыслью и действием всегда есть зазор, этот зазор — его преимущество. И получается, что он все время на шаг впереди, потому что враг его только видит, а ему видеть не обязательно. У врага работает мозг, у него — душа. А для души время не существует.
Обер-лейтенант строил мост. В этом было его спасение. Он должен был успеть убедить майора Ортнера, что, посылая его на смерть, майор убивает и себя, во всяком случае — свою душу.
— Я знаю это не понаслышке, — продолжал обер-лейтенант. — Я это пережил. Поверьте, майор: чувство совершенно особенное. Как сказал поэт: восторг у смерти на краю. Что-то в этом роде. Именно так. Сердце замирает, но душа просит: еще, еще. Как наркотик. Как русская рулетка. Но — при этом от себя никуда не денешься. Культура, знаете ли, это как горб; я наблюдал себя в эти минуты, и вот что я понял: тут дело не в азарте. Страсть возникает потом, как следствие. Она может вспыхнуть при единственном условии: когда есть горючий материал, есть дрова, есть чему гореть. Говоря попросту — если есть избыток энергии и насущная потребность радикально ее выжечь…
Речь обер-лейтенанта замедлилась. Легкость, с которой лились его первые фразы, исчезла. Теперь каждую фразу он из себя выжимал. Как капли. Выжмет — пауза; собрался с силами (но не с мыслями; мысли — это было очевидно — возникали сами) — выжал следующую. Казалось, что он во мраке пытается нащупать перед собой опору, разгребает пустоту.
— Еще вчера утром я все это имел. Но уже третью атаку я едва пережил, необходимое состояние возникало лишь вспышками. Как ракеты. Вдруг возникает из мрака — все замерло — видишь отчетливо каждую деталь, а потом — пшик — и снова мрак…
Как я терпелив! — подумал майор Ортнер.
— Сегодня во мне нет даже этой малости. Выгорело все. Я пуст. Сегодня я не воин, а мишень. Так что не рассчитывайте на меня, майор…
Он наконец опять взглянул на майора Ортнера и сказал просто:
— Я не хочу быть жертвой.
— Отлично! — сказал майор Ортнер, хотя чего уж тут отличного. Но так вырвалось. И в первое мгновение такая неожиданная и даже странная реакция изумила его. Но только на миг; на пять секунд от силы. Уже в следующий момент (вот что значит солидное гуманитарное образование!) на поверхность выскочила мысль, знакомая майору Ортнеру из курса психологии: спонтанные действия случайными не бывают. В переводе это означает, что спонтанное действие — это всегда голос души. Причина такого действия жила в тебе, и не только жила, но и развивалась, зрела, ждала своего часа, чтобы вот по такому случаю вдруг вылупиться и зачирикать.
Вспомнив эти азы психологии, майор Ортнер сказал себе: «ага!» — и попытался понять, что у него на душе. И вдруг обнаружил в себе растущую, вспухающую раскаленной вулканической лавой веселую, мощную, победоносную волну.
В нем назревал кураж.
Это поразило майора Ортнера. Ведь с той минуты, как он сегодня проснулся (сперва ожидание — появится ли флаг над дотом; затем разговор с господином генералом; потом поиск этого лейтенанта, тьфу! — обер-лейтенанта), — так вот, с минуты, когда он проснулся, и до этого момента его настроение было… ну представьте настроение человека, который переживает худший день своей жизни. Все было ужасно. Впереди — ни малейшего просвета. И вдруг — Божий дар — такая волна. С чего бы это?..
— Отлично! — повторил майор Ортнер. — После атаки, за рюмкой «хеннеси», мы закончим этот разговор. У меня тоже есть мыслишки. Возможно, они заинтересуют вас. А пока — через пятнадцать минут… — Майор Ортнер взглянул на свои «Тissot», чуть подумал. — Нет — через восемнадцать минут — жду вас на КП.
18. Жизнь и мнения Иоахима Ортнера, майора
Насчет «у меня есть, что сказать», он, разумеется, приврал. Приврал без умысла. Мол — и мы не пальцем сделаны. Что он скажет обер-лейтенанту (если разговор все же состоится), майор Ортнер не думал, тут же забыл о своих словах. Когда в вашей душе (или в теле? — вот это действительно достойный размышления вопрос) поднимается такая волна, и вы с изумлением ощущаете, как превращаетесь в иного человека… Нет, не превращаетесь; вы выползаете из прежней своей сущности, как змея из прошлогодней кожи, и возникаете в своем истинном (возможно — идеальном!) облике. Прежде ни о чем подобном — в приложении к себе — вы не думали, довольствовались
Майор Ортнер и об этом сейчас не думал. Пока он это только чувствовал. Чувство было таким мощным, что сквозь него не могли пробиться никакие мысли. Это потом, потом он все проанализирует и все назовет своим именем, а пока… Если вы представляете, любезный читатель, что такое любовная страсть, когда ты не принадлежишь себе, когда тебя несет неведомая сила, может быть — к счастью, а может быть — и к гибели… когда ты осознаешь это, но повлиять на процесс не можешь, потому что ты — всего лишь щепка на гребне волны, — так вот майор Ортнер был сейчас такой щепкой. Ему было хорошо. Он не думал о предстоящей атаке. Не думал ни о чем! — просто был. Рана не беспокоила. Совсем забыть о ней он не мог: если вашу согнутую в локте руку поддерживает косынка, и каждое неловкое движение… Да ерунда все это! По сравнению с прекрасностью жизни — просто мелочь пузатая.
Он быстро прошел через кусты, спрыгнул в траншею (рана легким упреком напомнила о себе), быстро пошел по траншее, поглядывая на дот, но заметил в глазах солдат тревожное удивление — и спохватился. Командир должен быть невозмутим и нетороплив; что бы ни происходило — окружающие должны чувствовать, что на него, спокойного и уверенного, всегда можно опереться. Пришлось задержаться, улыбнуться, даже пошутить. Он не искал слова — они возникали сами; не контролировал свое поведение — это было бесполезно, ведь его несло. Он смотрел в лица, в глаза, солдаты видели, что он их видит, и у них возникало впечатление, что он думает о каждом из них, к тому же им передавалось его состояние. Но тут уж натура не подвела майора Ортнера. Да, он смотрел в лицо каждому зряче, видяще, каждое лицо впечатывалось в его память, но стоило ему перевести взгляд на другое лицо, как оно занимало в памяти ту же ячейку, а прежнее лицо при этом исчезало из нее навсегда. Не стиралось — просто исчезало. Никакого груза, никаких обязательств. Без малейшего усилия. Очень удобно.
Так он прошел почти всю траншею.
Прошел бы и всю, но что-то щелкнуло в мозгу, внутренние часы напомнили — пора. Опять взглянул на «Тissot» — от восемнадцати минут осталась одна. Как раз, чтобы успеть вернуться на КП.
КП не был рассчитан на такое количество людей. Хотя унтер-офицеров уцелело не много, они заполнили все пространство под накатом свежеспиленных бревен. Бревна были хвойные, незнакомой майору Ортнеру породы, — и не сосновые, и не еловые. Убитые два дня назад, бревна еще жили, еще источали из ран, на месте которых прежде были ветви, прозрачную, медово-желтую живицу, а уж как благоухали!.. Ночью этот аромат пропадал, но едва утреннее солнце наполняло вроде бы уже мертвые бревна теплом, аромат возникал вновь, как бессмертные души убитых деревьев. Метафора понравилась майору Ортнеру, он представил, что вот завершатся третьи сутки, и души деревьев покинут это место навсегда, улетев туда, где остались их пни и корни. А потом куда? Канонов религии майор Ортнер не знал, о язычестве до сих пор вовсе не задумывался, а гадать не любил. Улетят куда надо, куда положено, подумал он. Жаль только, что не оставят мне даже малой толики своего чудного аромата. Хотя я его не забуду. Никогда. Nevermore, повторил он по-английски, вспомнив Эдгара По, но эта ассоциация явно не совпадала с его настроением, и слава Богу, подумал он, слава Богу, потому что давно уже мне не было так хорошо…
Унтер-офицеры почуяли приближение командира — оборачивались, расступались. Немного бочком, оберегая раненую руку, майор Ортнер прошел к амбразуре, мельком взглянул на дот — доброжелательно, как на старого приятеля, — затем повернулся к подчиненным. Вот капитан. Вот обер-лейтенант. Вот его унтеры; некоторых он уже узнавал, хотя по именам-фамилиям конечно же не помнил. Все здесь. Радость жизни вытекала из майора Ортнера через его раскрытое улыбкой лицо, вытекала щедро, наполняя КП, — сперва пространство между людьми, а затем и проникая в них, в их сердца. Но конечно же не в мозги. Ведь их мозги были заблокированы тем, что им сейчас предстояло. Они старались не думать об этом, но оно сидело в них, ширилось пустотой, — и вот в эту пустоту хлынула улыбка майора Ортнера. Что-то в ней было такое. Нет, им не передался его кураж, но они ощутили легкость в теле, и пропала необходимость зажимать, не выпускать мысли, которые, получив нежданную свободу, потеряли стимул к агрессии.