Дот
Шрифт:
Мысли мешали уснуть, покусывали, как комары, и все же он задремал, а может и заснул на несколько минут, потому что голосу, который он услышал, пришлось потрудиться, чтобы проникнуть в его сознание. Голос был молодой, энергичный и бесцеремонный, с явно выраженным акцентом. Очень знакомым. Фразы, построенные на французский манер, и произношение… вот так французы говорят по-немецки. Ну конечно же! — этот парень из Шварцвальда, откуда же еще, понял майор Ортнер. В детстве и в юности ему не раз приходилось бывать на западе Шварцвальда: отец каждый год ездил в Вогезы, и не только в Вогезы, — он старался посетить все места, где когда-то воевал. У отца была такая потребность: опять оказаться на том повороте дороги, под тем деревом, на той мызе, на остатках бруствера теперь едва различимой траншеи, где он когда-то воевал. Что он там оставил?.. Отец старался подгадать, чтобы попасть на то место не вообще, а в определенное время года, — чтобы все было, как тогда. Если была возможность — он брал в эти поездки Иоахима. Рассказывал… о себе, как обычно, отец почти ничего не рассказывал; немного больше — о товарищах по оружию. Но что-то в этих поездках было, как посещение параллельного, живущего по своим, особым законам мира. После таких поездок привычный Иоахиму мир становился зримей, различимей, выпуклей. Потом эти поездки вспоминались разве что раз в году, да и то не каждый год, но как раз это ни о чем не говорит. Эти поездки оставили такой след в душе Иоахима Ортнера… или скажем так: они стали мерой… впрочем — мерой чего?.. Сразу не ответишь. А может и не стоит это препарировать, разбираться, называть точными словами? Ведь до сих пор как-то обходился без этого, может, потому до сих оно и живет в душе? И не только живет, но и греет душу…
До чего же неловко получается, с усмешкой подумал майор Ортнер: каждый раз, когда ко мне является новый посетитель, он застает меня спящим. А ведь хорошо было бы в самом деле эту чертову войну проспать! Всю — от первого и до последнего дня…
Майор Ортнер потер лицо здоровой рукой и неторопливо выбрался наружу.
Это был летчик.
Даже если бы на нем не было формы — все равно любой человек сразу бы понял, что это летчик. Такая у него была харизма.
Это был свободный человек. Или очень успешный. Или баловень не только судьбы, но и начальства. А может — и все вместе взятое. Улыбка была естественным выражением его лица; она была не реакцией на конкретный положительный импульс, а реакцией на саму жизнь, во всех ее проявлениях. Чтобы так принимать жизнь, нужно быть не очень умным человеком, подумал майор Ортнер. Ну и что с того? А ты для себя что бы предпочел: быть умным или счастливым? То-то и оно. Не завидуй.
На летчике была пилотка с алюминиевым кантом и летящим имперским орлом, сжимающим в когтях свастику, и голубая выцветшая гимнастерка, — вот и все, что он себе позволил из формы. Погон не было видно — их закрывала гражданская кожаная куртка, подбитая цигейкой, с таким же воротником; куртка бывалая, потертая, с характерной прожженной дыркой на правом плече, с расстегнутой крупной молнией. Вместо форменных брюк — верховые бриджи с кожаными накладками на внутренней стороне бедер. Ниже были некогда черные, никогда не знавшие гуталина краги, и ботинки… с виду массивные, разумеется — не солдатские: какая линия! какая кожа!.. Такие ботинки подбрось вверх — они не упадут, а плавно опустятся, потому что в них веса нет, как в пушинке. Он капитан, сразу понял майор Ортнер. Для майора он слишком молод, да майор никогда бы и не позволил себе такой вольности в одежде. И уже не лейтенант, потому что в нем ощущается уверенность и привычка повелевать.
— Давно из госпиталя, капитан?
— Да уж недели три!
— Надеюсь, сустав не зацепило?
— В том-то и дело, что зацепило, а то я был бы здесь, как же! Но подвижность восстанавливается, вот поглядите.
Он крутанул правой рукой, при этом куртка распахнулась, и майор Ортнер успел заметить два Железных креста с пристежками, Рыцарский крест с новеньким бантом и черный знак «За ранение». Должно быть, знаменитый ас.
— И все же на истребитель пока не пускают?
— Куда они денутся!
— Это где же вас угораздило? В Югославии?
— В Греции. Англичан было пятеро. Вывалились из облака вдруг, моего ведомого сбили сразу. Как тут будешь драться? — шансов нуль. Я еще надеялся удрать, а они как увидали кресты в несколько рядов на моем фюзеляже — вцепились, как их английские борзые. Едва не сгорел. Парашют раскрыл метрах в двухстах, не выше. Ну сколько времени спускался? — всего несколько секунд. И все же не уберегся, одну пулю схлопотал.
— А к нам какими судьбами? Надеюсь, не для того, чтобы показать моим офицерам, как нужно водить солдат в атаку?
— Помилуй Бог! Как представлю: поднимаешься из окопа, а в тебя, как в голого, льют из пулеметов… Нет уж! Мне проще сразу застрелиться.
— И все же?
— Ваш генерал придумал забавную штуку: устроить на этом холме Везувий. Технология — проще некуда: сбросить на вершину бочки с нефтью вкупе с зажигательными бомбами. Чтобы все там к чертовой матери выгорело.
— Любопытно…
— Ваш генерал связался с моим генералом, а тот нагрузил этой затеей мою эскадрилью. Вот я и прилетел для рекогносцировки.
— И на чем же вы летаете?
— На «хеншеле». Может, вы и не видели такой допотопной этажерки.
Но майор Ортнер догадался, о чем идет речь.
— Если это 123-й «хеншель», то я их видел в деле. В Испании. Приятный штурмовичок.
— Кто спорит, майор? Но ведь до того я летал на 109-м «мессере»! Представьте, что после призового скакуна вас пересадили на лошадку для псовой охоты. — Капитан помял под курткой раненое плечо.
— Вы сели на шоссе?
— А куда же еще? Вон за тем холмом. Я слышал, что в России нет дорог. Трепачи! Даже французы не постыдились бы такой красавицы.
— Это пока не Россия, — сказал майор Ортнер. — По крайней мере, еще два года назад это была другая страна.
— Ах, вот оно что! — искренне удивился капитан. Он был не силен в исторической географии, но этот пробел в познаниях не доставил ему дискомфорта: он так и не спросил, какая здесь прежде была страна. — Хотите взглянуть, на чем я сейчас летаю?
Майор Ортнер качнул головой: нет. Каковы господин генерал, однако! Остроумны. Вот уж чего я никак от них не ждал… Впрочем, признаю: я к ним отношусь предвзято. С первой же минуты. И уже вряд ли когда-нибудь буду относиться иначе. Даже эта остроумная выдумка ничего в моем отношении к ним не изменит. Уж так сложилось…
— И сколько же в вашей эскадрилье самолетов?
— Сегодня — семь.
— И каждый поднимет?..
— Четыре бочки. Причем не полные. — Капитан увидал разочарование на лице майора Ортнера — и предостерегающе поднял руку. — Спокойно, майор. Считать умеете? — Майор Ортнер усмехнулся. — Вот так-то лучше. Базовая цифра: «хеншель» может поднять не больше четверти тонны. Это — максимум. Потолок. С четырьмя полными бочками он даже не взлетит! Но ведь кроме бочек мы должны учесть и зажигательные бомбы — это еще минус пятьдесят кг…
Капитан опять расцвел своим фирменным smilом. Счастливец; для него жизнь была игрой. А что для меня моя жизнь, подумал майор Ортнер, как ее обозначить одним словом? С ходу он ответить не смог — и это его огорчило. Он знал, что это означает, когда не можешь ответить сразу и просто.
— И наконец — самое важное. Что у нас самое важное, майор?
Это был простой вопрос.
— Разумеется — безопасность, — сказал майор Ортнер.
— Вот именно! Замечательная машина, на которой я сейчас летаю, и налегке-то обгоняет разве что телегу, а уж с таким грузом… Любой мало-мальски толковый пулеметчик, если заметит нас вовремя, срежет все машины, одну за другой…