Дот
Шрифт:
Инерция этой мысли была не велика, поскольку майору Ортнеру эта мысль была давно знакома; кроме того, из-за пустоты, которая образовалась в нем, сейчас майор Ортнер был способен только на эмоциональные действия. И на компромисс. Поэтому он возвратился к своей мысли, которая так ему понравилась. Значит: трудами своих душ — всего в несколько дней! — эти красноармейцы превратили стальную коробку в храм войны. В место, которое напрямую связано с Господом… Майор Ортнер не представлял, как такое могло случиться, как это объяснить, но это было…
В деревянной пирамиде стояли три МГ и винтовка с оптическим прицелом. Винтовка была — мосинское старье, наверняка еще и в Первую мировую постреляла; прицел был артиллерийский, очевидно, с гаубицы-пушки, откуда еще. Это из нее сержант передал мне привет. И подарил шанс…
Майор Ортнер взял винтовку. Она была непривычно тяжелой. Но удобной. Майор Ортнер примерился. Да, удивительное чувство: винтовка была словно пластичной; это она подлаживалась под тебя… Прицел был закреплен двумя шурупами, выглядел на винтовке громоздко. Любопытно — как он работает…
Майор Ортнер подошел к амбразуре, поднес винтовку к плечу. Во что бы прицелиться? Он повел стволом — и остановил прицел на красноармейцах. А вот и сержант. Такое впечатление, что до него не больше трех метров. Вот переступил босыми ногами. Глядит, кажется, тебе прямо в глаза. Но лицо немое. Возможно, он все еще не может оправиться от шока. Перекрестье прицела остановилось на лбу. Сместилось на грудь. Вот здесь его сердце. Прицел опять сместился к лицу, замер на переносице. Глаза сержанта ничего не выражали. Не чувствует. Может — винтовка не заряжена, и в этом все дело?..
Майор Ортнер заглянул в казенник. Действительно: в стволе патрона нет. Но обойма на месте. Майор Ортнер передернул затвор (затвор пошел очень мягко и даже чавкнул от удовольствия), все же проверил, как лег патрон (и улыбнулся на «чавк» затвора), опять прицелился. На сей раз в руку, повыше локтя. Лицо сержанта было все так же бесчувственно. Может — оттого, что и у меня нет ни малейшего желания в него выстрелить?..
Майор Ортнер поставил винтовку на место, спустился в нижний этаж, осмотрел помещения, даже в люк секретного хода заглянул, но все это мельком, без внимания, как бы исполняя повинность. Уж раз пришел — надо осмотреть. У него даже возникло чувство досады: зачем я здесь? Он понимал причину досады: сил не осталось. Ожидание последних суток «получится — не получится» сожгло последнее. Как жаль! Карабкался, карабкался к цели (но не мечтал о ней; вот этого не было точно — не мечтал; его поставили — и он делал; как раб; теперь уж можно себе признаться: как раб), взобрался — а радоваться не могу. Нечем.
Он поднялся в каземат — и только сейчас обратил внимание на снаряды. Возможно — так бы и обошлось, но пару минут назад он видел ящики со снарядами в арсенале. Там это не вызвало у него никаких ассоциаций (пушки рядом не было), а теперь две составляющих (пушка и снаряды) соединились. Три снаряда — бронебойный, фугасный и осколочный — скромненько стояли под стенкой, с виду такие безобидные… Вот оно — то, что нужно. Салют. Майор Ортнер подошел, подумал — какой выбрать, и понял: фугасный. Чтоб увидеть взрыв. В первый момент снаряд показался очень тяжелым, но майор Ортнер не собирался уступать инициативу. Он чуть подбросил снаряд, половчее перехватил: не так уж ты и тяжел! Снаряд перестал гонориться — признал силу. Вот так бы и сразу, сказал майор Ортнер, ощущая, как улучшается настроение. Из пушки он никогда не стрелял, но дело нехитрое; открыл затвор, загнал снаряд… В последний момент спохватился: ведь пушку надо нацелить, не то, помилуй Бог, наломаю дров… Уселся в креслице наводчика — и только тут вспомнил, что прицел прикручен к винтовке… Нет, сказал он себе, пора отдыхать. Если я даже на один шаг вперед ничего не вижу — что мне делать на фронте?..
Его развеселила мысль, что он в середине двадцатого века, в пору совершенной цейссовской оптики будет наводить пушку на глазок. А ведь был вариант и покруче! Если бы снаряд уже не был в стволе — он мог бы получить удовольствие, наведя пушку через ствол! А потом рассказать об этом дяде. Вот бы старый вояка похохотал!
Но делать нечего. Он прикинул: сейчас вся публика на шоссе, в глубине долины никого нет, и если бабахнуть вон по той одинокой иве (до нее было не меньше двух километров), — то и взрыв увидишь, и точно никому не навредишь.
Он вернулся к казеннику, приник щекой к металлу, и стал наводить по стволу. Направление поймал сразу. Для проверки дважды поднял-опустил ствол — линия прицеливания проходила точно по иве. Но как угадать высоту? Понадеяться на мощность заряда (который, рассчитан километров на семь-восемь, не меньше) — и ударить прямой наводкой? Но это ведь гаубица, ствол короткий, и два километра — все же приличное расстояние… Ладно, дам небольшое превышение, совсем небольшое, решил майор Ортнер; чуть опустил ствол (над его срезом возникла ива), теперь чуть-чуть поднимем (ива исчезла; это и есть прямая наводка), и еще поднимем чуть-чуть… Он вдруг вспомнил, как в университете пытался освоить гольф и слышал легенды об ударах, когда мастер за сотню метров попадает в лунку, подумал: вот и мне бы сейчас так, — почему-то в последний момент прикрыл глаза — и дернул за спусковой шнур…
Он очнулся на полу, полулежа, привалившись к пирамиде. В темени и в ушах была боль. Но теменная боль была наружной. Майор Ортнер сел, потрогал темя; под волосами, наискосок, был здоровенный рубец; но крови не было, только сукровица. Обернулся. На ребре стойки был влажный след. Вот ведь — опять не подумал, какой силы будет удар звуковой волны — да при таком калибре! — в замкнутом помещении. Вопрос: как же они стреляли, — еще только оформлялся в сознании, а он уже знал — как. Глянул на стену возле пушки; над оставшимися двумя снарядами висели наушники.
Фуражка валялась в углу каземата.
Майор Ортнер прошел к ней, отряхивая на ходу бриджи, отряхнул фуражку, потер ее рукавом, примерил. Ordnung: фуражка закрывала ссадину целиком, причем околышем нигде ее не касалась.
И сколько же я провалялся без сознания?
Судя по едва заметному дымку, который все еще курился из ствола, — совсем немного. Может — всего несколько секунд, а может — и того короче. Отключился — и вот уже опять здесь. Во всяком случае, никакие видения, которые могли бы его посетить за время отключки (а у подсознания совсем иной отсчет времени, ему много не надо), не припоминались.
Он выглянул из амбразуры.
На шоссе все замерло. Все смотрели в сторону дота. И несколько солдат из его полувзвода, размахивая в ритм бега влево-вправо винтовками, уже бежали на выручку вверх по склону.
Ива была на месте; ничего ей не сделалось. И воронку не видать. Это понятно: на таком расстоянии…
Майор Ортнер направился к выходу, и уже у двери вспомнил, что не сделал важную вещь. Вернулся к пушке, открыл затвор (звон гильзы и рокоток, с каким она покатилась по железному полу, ему понравились) и заглянул в ствол. Возможно, остатки дыма мешали что-либо разглядеть (впечатление было такое, словно смотришь в перевернутый бинокль), но ничего толком он не увидел. Впрочем — вот горный кряж за рекой. Опустим ниже… Вижу! — это полоска реки. Теперь опустить еще самую малость… Но иву не разглядел: пойма, и без того далекая, была уже в тени.