Дот

Акимов Игорь Алексеевич

— Возьму твой.

Снял с крюка парусиновую сумку с противогазом, противогаз вынул, на его место положил запасной магазин и две противотанковые гранаты. «Лимонки» в сумку уже не вмещались, поэтому рассовал их по карманам. Теперь — смерть фашистам!..

Отвернувшись от Чапы — отставил винтовку и перекрестился. Затем расстегнул ворот гимнастерки, достал крестик и приложил к губам. Вот так бы и стоять, не отнимая его от губ…

Снаружи ничего не изменилось. Танки разъехались на фланги, но были видны оба; погляжу, как вы забуксуете на контрфорсе. Солдаты успели почувствовать себя свободней, уже не так береглись. Перестрелять их не составило бы труда. Начать с крайних, чтобы ни один не удрал… Но ДШК не стреляли. Подожду и я, чтобы не портить обедню…

Саня присел на корточки, сложил «лимонки» под стенку — и в тот же миг услышал в небе — совсем близко, буквально падающий на голову — противнейший вой. Саня непроизвольно втянул голову, а вой нарастал, давил на плечи, пока не добился своего — усадил-таки

Саню на задницу. И лишь тогда разрешился оглушительным грохотом. Земля под Саней поехала, его отбросило под стенку, но и бетонированная стенка не выдержала напряжения, лопнула, стала разваливаться на куски, а следом посыпалась и земля. Вой исчез. Вернее, он остался, но теперь был какой-то иной, потому что теперь воспринимался не ушами, а телом. Понятно: оглох. Холм под Саней ходил ходуном, приспособиться к этому не получалось, потому что волны возникали с разных сторон, сталкивались и ломали друг друга. Саня смел с лица землю, открыл глаза, и увидал над собой (оказывается, он лежал плашмя, вжавшись под стену приямка) летевшие прямо в лицо песок и камни. Он успел закрыть глаза и повернулся лицом в угол, подсунув руки под голову, чтобы — если засыплет — было чем дышать. Не молился. Может — забыл, что молитвенная медитация — вернейшее средство для отвлечения, но скорее всего — сейчас в молитве у него не было потребности. Он не боялся. И не спешил. В его распоряжении была добрая минута: этим парням, которые ломятся в дубовую дверь его комнаты, потребуется не меньше минуты, чтобы ворваться сюда. Первым делом Саня сдернул со стола скатерть. Все, что было на ней (Саня даже не обратил внимания — что именно), полетело на пол. Что-то разбилось. Экие пустяки, когда находишься уже на пути к Господу!.. Скатерть он сдернул для того, чтобы не цеплялась, когда он будет брать со стола оружие. Сначала — пистолеты. Они были в кожаных воловьих кобурах, за полгода так и не потерявших своего специфического запаха. Пистолеты простые, но с сильным боем и надежные. Саня все же проверил: порох на полках есть; значит — и пули на месте. Взвел курки — и положил пистолеты на стол стволами к двери, чтобы при необходимости стрелять не поднимая, прямо от столешницы. Теперь — метательные ножи. Их тоже было два. Положил по бокам пистолетов. Мушкет. С него и начну, когда сорвут дверь. Сперва мушкет, затем пистолеты, затем — ножи. Мушкет у Сани был знаменитый, значит — и дорогой. Знаменитый мастером, который его создал. Мушкет не был заряжен, но время есть. Саня насыпал порох, забил пыж и пулю, взвел курок, положил на край стола, тоже стволом к двери, чтобы ни мгновения не терять. Так, теперь — граната. Дверь уже трещит, держится из последних сил, но ведь это не причина, чтобы суетиться!.. Саня намеренно спокойно (для себя! — он ведь единственная публика), прошел к дорожной кожаной сумке, достал чугунный шар; пока возвращался к столу — распушил фитиль; два удара кресалом — и фитиль затлел. Положим гранату на столе на самое видное место, чтобы у тех, кто уцелеет от моих пуль, не было сомнений: из этой комнаты не выйдет никто… Саня прикинул, где оно, это самое видное место, и положил там гранату. Фитиль тлел исправно. Саня был опытен в обращении с гранатами, не меньше двух минут фитиль еще будет тлеть, а потом его уже не погасишь.

Теперь — последний аргумент — шпага…

И тут что-то изменилось.

Саня прислушался. Ничего не услышал, но вдруг осознал: прекратились толчки и удары; земля затихла. Тогда он прислушался к своему телу. Вроде бы цел. Дышать тяжело от тротиловой гари, но земля, которая его присыпала, фильтрует воздух не хуже противогаза.

Попытался приподняться — не вышло.

Это же сколько на меня навалило!.. Значит — стенка обрушилась. Ну — это пустяки.

В своих фантазиях он однажды очнулся в гробу, закопанный… Но выбрался! Как бы он действовал, случись такое на самом деле, смог ли бы сохранить хладнокровие — трудно сказать. Не исключено, что смог бы: его эмоциональность уступала в реактивности его воображению. Он никогда не действовал спонтанно. Подумать (сколь угодно мало — но это прежде всего), оценить ситуацию — и лишь затем уже действовать, — это было его нормой. И — очнувшись в гробу (это ведь нужно было сперва понять, отчего темнота и теснота, и запах земли, и запах еще живых неструганых досок) — он сказал себе, что переживать по этому поводу бессмысленно и вредно: теряешь энергию и время. Нужно действовать. Как? План возник мгновенно: для начала — найти за одной из боковых стенок пустоту, куда не попала земля, когда засыпали гроб. Пустота должна быть! — ведь землю сыпят без утрамбовки. Саня обстучал доски — и нашел. Уперся в противоположную стенку спиной, доска прогнулась, попыталась найти опору в рыхлой земле, но не успела — и треснула. Теперь пальцы можно было просунуть за край следующей доски, — скошенной доски в крышке гроба. Саня потянул ее на себя… Когда такая теснотища, и дышать с каждым вдохом трудней — это, доложу я вам, та еще работенка. Но Саня все же смог: и эта доска не выдержала, треснула. Еще поднатужился — и разорвал. А дальше техника очевидная: перемещаешь землю сверху вниз, прессуешь, и так горсть за горстью, горсть за горстью, пока сбоку над крышкой не образовалась пустота. Эту доску Саня не стал ломать, а отжал — только гвозди взвизгнули. Правда, и после этого он еще не мог сесть, но свободы прибавилось изрядно, и перемещение земли упростилось. Конечно, если бы не Санина сила… но куда важней силы — характер. Если есть характер, и твое время еще не пришло, — твоя душа, как фокусник из воздуха, наполнит тебя такой жизненной силой — еще и не на такое ее хватит! Как в давней притче: попав в кувшин с молоком, одна лягушка смирилась с судьбой — и утонула, а вторая прыгала, прыгала, пытаясь выскочить, пока не сбила молоко в масло — пока не получила опору.

Приятное воспоминание.

Однако пора действовать.

Саня подсунул руки под грудь; не без труда — но отжался. Хотел вздохнуть полной грудью, да нос успел предупредить: говно. Оно было где-то рядом, и его было много. Осмотрелся. Весь приямок был усыпан разнокалиберными фрагментами фикалиев. Очевидно, одна падавшая с неба штука угодила в нужник. Нужник находился несколькими шагами ниже по склону. Разумеется — не будка, а обычная яма, прикрытая досками; теперь придется по этому ползать… Ну и ладно, — сказал себе Саня, — большего бы горя не было. Забудь!

Где-то на околице сознания проклюнулась и попыталась сформироваться мысль, мол, ко всему притерпеться можно, однако такой вариант Саню не устраивал. «Притерпеться» — значит оно все же будет сидеть в памяти, хоть на донышке, хоть в самом углу. Сидеть — и отвлекать внимание, притормаживать каждое действие. Вот еще! только этого недоставало. Я же велел: забудь!

И забыл. Выкинул из головы. И больше не вспоминал об этом до конца боя.

Голова была ясной. И еще… ну конечно! — это ведь танковый рык. Очень далекий, но Саня его слышал! Значит — не оглох. И не контузия. Просто заложило.

Саня сглотнул раз, другой. Звук стал явственней. Само пройдет!

Над головой плавал грязно-коричневый туман.

Первое дело — откопать оружие.

Саня помнил, где положил свою трехлинейку, стал быстро, по-собачьи разгребать землю — нет, надо все же глянуть, где немцы, — выглянул через бруствер, — а они уж совсем близко, метрах в ста, — ах, мама моя родная! и зачем я «лимонки» из карманов повынимал…

Он нагнулся — и стал разгребать землю в два раза быстрее, и почти сразу наткнулся на цевье. Выдернул трехлинейку — вот она, красавица! — перевел дух, смахнул рукавом землю с затвора, потом даже подул, чтоб ни одной песчинки, мало ли что, оттянул затвор (Саня знал, что патрон в стволе, даже помнил, когда его дослал не глядя: это когда размышлял, которого из крайних автоматчиков подстрелить первым, — но… живой ведь человек, не машина, потому и проверил)… Затвор пошел мягко, словно и не железо по железу, а шелк по шелку. Закрыл на секунду глаза. Не дольше, чем на секунду. Когда открыл — все было таким отчетливым! — каждая былинка, каждая песчинка приметна. Вот теперь вперед!

Немцы его не ждали. Склон крутой — они больше под ноги глядели, а то б не дали спуску: Саня сгоряча (согласитесь: если из укрытия выходишь против восьми автоматов… это не игрушки, радости мало; надо себя заставить, вытолкнуть, — вот и получается перебор) поднялся над бруствером почти по пояс; мишень на фоне неба — лучше не придумаешь. Но эти немцы знали, что наступают с тыла. И еще раз повторим: они больше под ноги глядели, и добежать им оставалось совсем ничего. Не ждали, что вот так, в последний момент…

До самого ближнего было метров десять. Ну — немного больше: у страха глаза велики. Для точности скажем так: он был уже возле нужника. Потный, уверенный в себе… у него была особая повадка, какая-то звериная пластика; он это знал, знал, что это видно со стороны — и оттого испытывал кураж… с расстегнутым воротом и закатанными рукавами… Саня запомнил его, как сфотографировал, до последней мелочи; даже глину на его коленях запомнил. Не вообще глину, а какой она была, как налипла. Потом такого больше не было ни разу. Потом — остальные — как бы потеряли лицо и свою человеческую сущность. Разумеется, и потом на каких-то деталях глаз задерживался, но в памяти не закрепилось ничего. А этот — первый — остался. Навсегда.

Целиться времени не было, да и чего целиться — вот он. Саня даже винтовку к плечу не поднес (еще раз повторю: не успевал), просто направил — и нажал курок. Словно в грудь ткнул. Очевидно, пуля попала во что-то твердое, потому что автоматчик не остановился, не упал, — его (вот именно!) оттолкнуло, он взмахнул руками — и опрокинулся.

Но Саня этого уже не видел. Рука привычно передернула затвор, винтовка пошла к плечу, легла плотненько, ствол выбрал следующего (немец отстал всего на несколько метров), мушка и прицел совпали сами (вот для чего тебя муштровали: стреляй не только метко, но и быстро) — получай!

Выстрелить еще раз Саня не успевал. Вернее — успел бы, но за это ему бы пришлось заплатить своей жизнью: выстрелы заставили автоматчиков взглянуть вверх — и они увидали Саню. Сначала его, а затем и двух убитых товарищей. (В таких обстоятельствах ошибиться трудно; сразу видишь, кто ранен, а кто убит. Отлетела душа — и это уже не человек, это — тело. Другое качество, другая природа. Видишь сразу…) Их автоматы подняли свои рыльца, но Саня уже исчез, сидел на дне приямка и смотрел, как пули стригут кромку бруствера, слушал, как пули зарываются в рыхлую землю с особым звуком, очевидно разочарованные таким поворотом судьбы, бесполезностью своей эфемерной жизни.