Доверие
Шрифт:
В полнейшем изнеможении он уже готов был опуститься наземь там, где стоял, когда к нему подошел молодой человек с веселыми глазами и спросил, не он ли профессор Берндт. У Берндта как камень с души свалился. Чувство одиночества обернулось благодарностью, дружелюбным расположением к незнакомцу, который тотчас же взял над ним опеку. Вскоре они уже сидели вместе в ресторанчике небольшой гостиницы. У себя в номере, по-домашнему уютном, как ему показалось, Берндт обнаружил свои чемоданы. Все выглядело иначе, чем он представлял себе на пароходе. Молодой человек осведомился, не заехать ли за ним вечером, чтобы пойти в театр или совершить поездку
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
В последнее время учеба у профессора Винкельфрида на эльбском заводе давалась Томасу труднее, чем раньше.
Он уже не пожимал плечами, когда Хейнц Кёлер говорил:
— К вечеру мы конченые люди. Теперь и ты это почувствовал. И наверно, понял, что я имел в виду, говоря: «твое государство и все, что оно для тебя делает, как растит твои способности и так далее…» Прежде всего надо влезть на трамплин не расслабившись. Чтобы пуститься вплавь. Чтобы они послали тебя в высшее учебное заведение. Ты, Томас, внушил себе, что достаточно забраться на трамплин, а с плаваньем это ничего общего не имеет.
— Имеет, конечно, имеет, — воскликнул Томас. — Это все тесно связано… — Он вдруг задумался.
— С чем?
— Со способностями.
Теперь пришел черед Хейнца пожать плечами.
Ридль в любую минуту готов был объяснить Томасу то, что оставалось ему не до конца понятным у Винкельфрида. Винкельфрид по доброй воле вызвался вести этот курс. Но его добрая воля сильно разнилась от помощи Ридля. Винкельфрид ничего не имел против, чтобы люди, в которых он был хоть как-то заинтересован, знали: он по доброй воле взял на себя эти обязанности. Случалось, он излагал какой-нибудь материал столь поспешно, что ученики думали: не так все идет гладко, как им поначалу казалось.
Глаза Томаса светились торжеством, когда ему удавалось понять какую-то трудную мысль. Тогда и Ридль чувствовал приток новых сил. В юности он ощущал такое же торжество — ага, сложный, запутанный мир, вот я и разгадал твои хитрости! — и пребывал в таком же обалдело-счастливом состоянии, докопавшись до истины. Томасу он говорил:
— Не сдавайся. Из тебя будет толк.
Мать Ридля, на всем экономя и тайком прикапливая гроши, дала ему возможность учиться. Томас, в это Ридль свято верил, жил в лучше организованном, более светлом мире.
На письменном столе Ридля стояла фотография его покойной жены Катарины. О ней чего-чего только не рассказывали на заводе! Томас, дожидаясь Ридля, с интересом ее рассматривал. И чем дольше он вглядывался в фотографию, тем сильнее нравилась ему эта женщина. Ее взгляд, на него устремленный, нельзя было назвать печальным, но в нем читался укор. Кого-то она ему напоминала. Кого же именно? Уж конечно, не Лину.
Ридль вошел в комнату. Просмотрел тетрадь
И у Томаса вырвалось:
— Я бы хотел задать вам один вопрос.
— Валяй!
— Неужели при ваших знаниях вы продолжаете верить в существование бога? — Он похолодел от страха: осмелиться поставить Ридлю такой вопрос! Но Ридль задумался. Потом ответил, без тени удивления:
— Право, я сам не знаю и боюсь, что никогда знать не буду.
— А разве можно знать то, что недоказуемо? — снова спросил Томас.
— Но мы ведь и противных доказательств не имеем, — сказал Ридль.
Томас осмелел:
— Да, но вы сами сказали: я не знаю и никогда знать не буду. Как же вы можете считать это хоть как-то возможным?
Ридль усмехнулся. Эта усмешка странно контрастировала с его крепкими зубами, как орех раскусывавшими любой поставленный ему вопрос.
— Ты сам уже не раз находил решение проблемы, поначалу представлявшейся тебе абсолютной тайной. И вслед за ней сразу же возникала другая, еще более трудная, все еще не разрешенная проблема. Ответ, который тебе сейчас хотелось бы услышать, безоговорочное «нет», тебе не дали бы ни Эйнштейн, ни Макс Планк.
Кто же это говорил мне о сомнении в том, что бога нет, подменяющем собою сомнение в том, что он действительно существует? — думал Ридль. Ах да, еще совсем не так давно, Трауб в Штаркенгейме. Багряные нескончаемые леса прошлой осени. Меня все еще тянет туда, где она жила. Сильней, чем на ее могилу.
Томас твердо решил больше не поддаваться усталости, которую он ошибочно считал вялостью. И добровольно принял на себя обязательство еще до осени сдать экзамен.
Чтобы иметь возможность читать до позднего вечера, он в этот месяц будет чаще ночевать у Герлихов.
Когда он укладывал чистую рубашку и кое-что из белья, в открытую дверь его комнаты вошла Тони. Взглянула на него с порога. И вдруг спросила:
— Почему ты укладываешься?
— И не думаю, — безразлично отвечал он, — просто беру с собой смену белья.
— Может, тебе что-нибудь погладить? — предложила Тони.
— Ничего не надо, — отвечал Томас.
Он был очень удивлен, обнаружив на своей раскладушке у Герлихов открытку, исписанную мелкими, словно вышитыми буковками. «Милый Томас, моя птицеферма сделалась государственной, и меня посылают в Гранитц учиться бухгалтерии. Так что я теперь здесь. Надеюсь, вскоре мы увидимся. Твоя Пими».
Томас успел уже начисто позабыть свою встречу с Пими. И весело, хотя и не без досады, подумал: ну, там-то уж она останется беленькой. И даже маникюром сможет щеголять. Он написал ответ: «Милая Пими, к сожалению, у меня нет ни минуты времени. Я готовлюсь к экзамену. Привет. Томас». И еще подумал: вот уж не поверил бы, что она пишет, как вышивает.
Когда он ранним поездом ехал в Коссин, усталый от учебы и невыспавшийся, в вагоне царило беспокойство. Кто-то читал газету, кто-то через его плечо в нее заглядывал. На всех лицах отражалось волнение, лишь в редких случаях возбуждаемое печатным словом. Но это был не испуг, не потрясение, скорее любопытство; кое у кого в уголках рта залегла насмешка. Томас узнал, что в Москве на свободу выпущены врачи, арестованные за покушение на жизнь Сталина. Один из пассажиров сказал: