Доверие
Шрифт:
— Вон там наши палатки. Летом сюда много народу приезжает. А сейчас мы почти что одни. Смотри!
Он увидел за лесом две голубоватые палатки на зеленой полоске луга.
Пими свистнула.
— Никого. Наверно, в деревню пошли на танцы. А ты костер еще умеешь разводить?
— Что за глупости ты спрашиваешь?
— Как Эде нас учил, в камнях и с перекладиной, чтобы котелок повесить?
Он притащил камней, сложил костер. Пими снесла рюкзак в одну из палаток и вернулась с новеньким, блестящим котелком. Томас, склонившийся над костром, поднял на нее глаза, и
Чего-чего только не вытащила Пими из рюкзака! Банки с консервами, консервный нож, даже пакетик сухого спирта. Дрова им, собственно, были не нужны, но Томас подносил все больше хворосту — пусть огонь трещит не переставая.
Вечером, когда взошел месяц, еще бледный и никчемушный, долину вдруг заполонил такой туман, что, казалось, ничего живого больше на земле не осталось. Но вскоре месяц набрался сил и засиял над Томасом и Пими. Он был неотделим от их судьбы, насмешливый, молчаливый соглядатай, такой же одинокий и заброшенный, как они.
Томас по приказанию Пими помешивал суп — порошок, который она высыпала в воду из смешного конвертика. Он открыл две банки, намазал их содержимое на заранее нарезанный хлеб. И все при свете месяца. Пими внимательно следит за Томасом, но в лицо ему не смотрит. Вкусная штука, подумал Томас. Я и не знал. Но не сказал ни слова, ничего не спросил. Пими тоже молчала как убитая.
Они закопали в землю порожние банки, затоптали огонь. Совсем как раньше, у Эде.
Томас заполз в палатку к Пими. Она лежала прохладная, гладенькая. Ничего кошачьего в ней не осталось. И от эльфа ничего не осталось. Она была покорная и добрая. Все было хорошо.
Ночью Томасу вдруг послышались какие-то голоса возле палатки. На мгновение он услышал и голос Пими, звонко что-то говоривший. Или это ему приснилось? Он протянул руку, дотронулся до ее волос и намотал прядку на палец. Чтобы не убежала от него в бессмысленное сновидение.
Утром она рассказала ему:
— Мои друзья были здесь. Но совсем недолго. Я проснулась, как только они пришли. Я всегда сразу просыпаюсь. Самый слабый звук, и я уже не сплю. Но тут же снова засыпаю. Тебя я будить не хотела. Это нехорошо?
— Почему же? Нам они не нужны. Да я их и не знаю.
— Вот видишь, ты их не знаешь, и ничего нехорошего я не сделала! Поди принеси воды!
Томас бездумно и радостно зашагал по мокрой траве. Утро было тихое, солнце светило сквозь дымку, от тумана и следов не осталось. На едва распустившихся листах белокопытника сверкали крупные капли росы.
В рассеянности он прошел довольно далеко, к водопаду. Зачерпнул воды из маленького озерца среди камней, вчера багряного от лучей заходящего солнца.
Пими еще раз послала его за водой. Когда он вернулся, она мылась в палатке, невероятно тщательно и неторопливо. Словно кошечка вылизывала каждый уголок своего маленького, но на диво пропорционального тела. Томас с трудом удержался от смеха, вспомнив, какой грязнулей она когда-то
— Свари кофе, да поскорей, — сказала она. — Спиртовка в кармане рюкзака. Но и хворосту принеси, чтобы костер трещал…
Она вынула разные припасы.
— У нас будет завтрак и обед, все вместе. Я ведь уже оделась, чтобы ехать в город.
Как быстро все кончилось, подумал Томас. Но сожаления не почувствовал. Хорошо, что он приедет в Коссин задолго до ночной смены.
У костра было тепло, несмотря на свежесть раннего утра. Пими пила и ела молча, опустив глаза. Томас взглянул на нее, потом еще и еще раз. В профиль она выглядела изящной и нежной, ладное личико, темные густые ресницы.
После долгого молчания она серьезно произнесла:
— Идем!
Когда Томас залез к ней в палатку, ее платье в красный горошек было тщательно сложено. Потом она снова его надела. Сунула какие-то вещички — очень немного — в рюкзак и распорядилась:
— Наведи порядок перед палаткой. Часть вещей мы оставим здесь. Палатку запрем. У Сильвии есть ключ. Она еще раз придет сюда со своими друзьями.
Через пять минут Пими вышла из палатки и окинула все вокруг испытующим взглядом. Последние искры были затоптаны, пустые банки и шелуха закопаны в землю. Она одобрительно кивнула. Они пошли почти без груза по извилистой лесной тропинке.
По дороге Пими сказала:
— Как знать, Сильвия, может, уже навсегда уехала во Фриденау.
— Во Фриденау? Какое?
— В Западном Берлине, и тогда уж она нескоро сюда вернется.
— Что твоя Сильвия делает во Фриденау?
— Разве я тебе не говорила? Работает парикмахершей.
— Как так? Почему?
— Что значит «почему»? У тамошних людей, так же как у здешних, есть волосы, вот они и нуждаются в парикмахершах. В последнее время многие ездят в Восточный Берлин делать перманент, там это гроши стоит. Но Сильвия умеет удерживать клиенток. Поэтому ей так хорошо и платят. Я скоро поеду к ней в гости. Поедешь со мной?
Томас помедлил с ответом. На самом деле ему очень хотелось побывать в Западном Берлине. Но в их группе СНМ и в партийном комитете на это смотрели крайне неодобрительно. Да и редко кто мог себе позволить без особых причин транжирить деньги и время на поезду из Коссина в Берлин. Впрочем, из его цеха большинство уже побывало там. А если ты оказался в Восточном Берлине, то через несколько минут мог добраться и до Западного. Задним числом никто секрета из этого не делал. Улих, например, щеголял в новой куртке на молнии. И на вопрос: «Где это ты такую раздобыл?» — со смехом отвечал: «Торговый дом Гезундбруннен». Томас мечтал не о куртке с молнией, даже не об интересных приключениях. Там другая жизнь. По книгам я не могу составить себе о ней точное представление. Надо мне собственными глазами увидеть, что же сводит многих с ума, вселяет в них жадность к жизни. Со мной этого не случится. Хейнц сказал: там ты найдешь все что угодно. А дотуда ведь рукой подать, нет, я должен сам во всем убедиться.