Доверие
Шрифт:
— У врачихи, которая изобличила злодеев, отняли орден.
— И правильно сделали. Она их обвинила, чтобы орден заработать.
— А почему, спрашивается, ей поверили?..
— Не умри Сталин, никого из арестованных врачей уже не было бы в живых.
— Разве они евреи были?
— Ты думаешь, у них евреев преследуют, вроде как у нас при Гитлере?
— Ерунда, им бы тогда не позволили лечить Сталина.
— Я ничего не понимаю. Как впотьмах бреду.
— А что вот это значит? — произнес высокий сухопарый человек, Томас знал его по Коссину. Не очень-то вслушиваясь
Кто-то рассмеялся.
— Ясное дело, допрос с пристрастием.
— Ерунда. Я откровенно признаюсь: хоть убей, ничего не понимаю.
Томас подумал: хорошо, что Лина сегодня ночует в Коссине. С работы он прямо побежал к ней.
— Что ты скажешь, Лина, об этой истории с врачами?
— А что тут можно сказать? Дело подвергли основательному расследованию, выяснилось, что их оклеветали, это и было обнародовано.
— Да, Лина, конечно, конечно же, Лина, но что значат слова: «не была соблюдена социалистическая законность»?
Лина медленно повернулась, пристально посмотрела на него. На ее лице застыло незнакомое ему выражение. Томас только сейчас вспомнил, что несколько недель назад, взволнованный историей с врачами в Москве, тоже ворвался к ней.
— Не значит ли это, — неуверенно спросил Томас, — что их каким-то способом заставили дать неверные показания?
Лина ответила тихим, но достаточно суровым голосом:
— Я давно вижу, что тебя одолевают странные мысли. От тебя я этого не ожидала.
— Но что же все это может значить? — настаивал Томас, хотя и видел, что с каждым его вопросом Лина становится все бледнее, все более холодным делается ее взгляд. Душа его жаждала ответа. Она отвела от него глаза и сухо сказала:
— Ты мог бы и сам сообразить, что это значит. Дрожа за его жизнь, там совершили какую-то ошибку.
Томас чувствовал, что этот разговор — почему, он не понимал, — тяжел и труден для Лины. Может быть, он затрагивает то, что представляется ей неумолимой внутренней угрозой основам ее жизни? Но каким образом? — недоумевал он. И все-таки, жадно домогаясь правды, продолжал настаивать:
— Почему же все-таки у врачихи отняли орден? Только за то, что суд неправильно сформулировал обвинение?
Он содрогнулся. Лина с ненавистью смотрела на него. Но она ответила ему, и ее красивый голос звучал спокойно:
— Когда такой жизни грозит опасность, люди не в состоянии взвешивать каждое слово. А когда все уже кончено, они обязаны поступать так, как того требуют закон и право.
Томаса ее ответ не удовлетворил, но он промолчал. Ему стало ясно — Лина задается тем же вопросом и этот вопрос для нее непосилен. Так или иначе, дело врачей произвело на него большее впечатление, нежели смерть Сталина, может быть потому, что оно осталось для него загадкой, как загадкой осталось и поведение Лины.
2
Пахло весной. Частая
Томас шел со станции Эльбский завод. Он уже подходил к дому, когда дождь вдруг перестал, словно ножницами его отрезало. Солнечный свет разлился тепло и широко, наверно, в это самое мгновение решалось: быть весне. Спуститься, что ли, еще разок к реке? — подумал Томас. Неплохо было бы, окликни меня сейчас Пими: Томас!
Окликнула ли она его издалека или он только сильно пожелал этого, но в воздухе пронеслось:
— То-о-мас!
И Пими в своем остроконечном капюшончике подбежала к нему, а так как против ожидания снова хлынул дождь, то оба поспешили укрыться в подворотне.
Взгляд у нее был такой же неправильный, как всегда, но Томас уже привык к нему. Он протянул руку, чтобы дотронуться до Пими, но она была отгорожена от мира монашеской кельей — своим капюшоном; даже руки ему в ответ не протянула. Сказала только:
— У меня сегодня времени нет. Я пропустила поезд, чтобы вовремя сказать тебе кое-что, а то ничего не получится. Ты должен освободиться в следующую субботу. Я ведь знаю, у тебя каждая минута расписана. Потому и тороплюсь тебе сказать уже сегодня. Дело в том, что у меня будет палатка. К тому времени откроется лагерь на Эльсберге. По радио сказали, что барометр стоит высоко и в центральной Европе ожидается хорошая погода. Это палатка моих друзей, Рези и ее жениха, а соседняя — их друзей, тоже жениха и невесты. Она-то наверняка и будет свободна в следующую субботу. Поэтому я тебя и предупреждаю. Ты понял? Мы встретимся в Луккау, сядем на пароход, потом поднимемся на Эльсберг. Ведь там — как в Швейцарии. Идет? Мне необходимо уехать со следующим поездом. Они ждут меня на станции. Договорились? Да? Через неделю в половине шестого утра на станции. Запомни.
— Да, да, — сказал Томас.
— Итак, до свидания! — крикнула Пими.
Он уже стоял один в подворотне. Да и почему, собственно, я должен бежать за нею под эдаким ливнем? Скоро над центральной Европой настанет ясная погода, говорит Пими.
3
У Хейнца и Тони было тяжело на сердце после их последней встречи. Каждый думал: неужели все между нами кончено? Тони обрадовалась, что Хейнц ждет ее у производственной школы, как будто ничего и не произошло. А разве что-нибудь произошло? Проскользнула какая-то тень, вот и все. Тони стала как каменная, и Хейнц ее отпустил.
Они всматривались друг в друга: нет, ничего не кончено. И вышли из вторых ворот на канал. Дорога была пустынна. Хейнц тихонько сказал:
— Не верь тому, что обо мне говорят. Я часто бываю очень уж прям и кажусь дерзким. Говорю, что думаю. А здесь к этому не привыкли.
— Мне ты должен всегда говорить, что думаешь, — сказала Тони.
Он вдруг остановился. Взял в обе ладони ее лицо. Смотрел на нее счастливым, изумленным взглядом. Потом быстро ее поцеловал. Она не противилась.