Доверие
Шрифт:
— Ты? — он удивился. — А чему учиться?
— Мне разве нельзя? Тебе только можно? На бухгалтерские курсы пойду.
— А тебе это пригодится?
— Конечно. Надо же кур считать, — ответила Пими и засмеялась. Взгляд у нее опять сделался странно надломанным.
Между тем в зал набился народ. Свободные места за их столиком были теперь заняты. Рабочие с эльбского завода — он никого их не знал — безразлично проходили мимо него. Но посматривали на Пими. Пими чувствовала их взгляды и высокомерно опускала веки, лишь через известные промежутки времени подымая глаза на новых посетителей.
— Пошли-ка, —
— Конечно, конечно, свежая, — пробормотала Пими, — я понимаю.
Томас стал расплачиваться. Официант разменивал ему десятимарковую бумажку.
Пими так и впилась глазами в обоих. Ее головка едва возвышалась над их руками. В своем остроконечном капюшоне она выглядела совсем крохотной рядом с рослым Томасом. Парни за их столиком с веселым любопытством наблюдали за этой парой.
— Я спешу на поезд, — вдруг объявила Пими, — меня ждет подруга. А он вот-вот придет.
На улице шел дождь. Они просидели несколько минут в бараке, приспособленном под зал ожидания. Пими склонила головку на плечо Томаса. Он этого не заметил или сделал вид, что не заметил. В ночи раздался свисток паровоза, поезд, пыхтя, остановился. Пими повернулась к Томасу, укусила его за палец и одним прыжком вскочила на подножку, паровоз дал второй свисток, поезд скрылся во мраке.
Томас слизнул с пальца капельку крови. И пошел назад по Бельницерштрассе.
Когда-то, в шайке Эде, Пими случалось куснуть его за палец в шутку или даже со зла. Куда она поехала, спрашивается? Он забыл спросить, где живет ее подруга. Впрочем, ему это было безразлично. Вдруг за его спиной послышались быстрые шаги, он круто обернулся, нет, улица была мокрая и пустая. Пусто было и в подъезде.
Проснувшись утром, он взглянул на свой палец. И часто взглядывал на него все последующие дни, хотя след, если таковой и остался, был не больше укуса комаришки, к тому же пальцы его вечно были вымазаны сажей и машинным маслом. Он вспоминал Пими и за работой в ремонтной мастерской, даже когда Гербер Петух потребовал, чтобы именно его, Томаса Хельгера, перевели к нему на место заболевшего парня. Томас был этому рад. Ему куда больше хотелось работать в мастерской Гербера, нежели под началом Янауша в веберовской бригаде. Вспоминал и во время учебы, не то чтобы уж очень отчетливо, но довольно часто.
Сидя у Лины в комнате, он вдруг начинал улыбаться и на ее вопрос, в чем дело, отвечал:
— Так, пустяки!
После работы, вымыв в умывальной руки щеткой и мылом, он смотрел, видна ли еще точечка на его пальце.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Однажды утром Томас, выйдя из вагона на нейштадтском вокзале — здесь останавливался поезд узкоколейки Бельниц — Эльбский завод, — почувствовал в воздухе какую-то тревогу, но, может, ему это только показалось. Он опаздывал. Не имел ни минуты времени. Автобус уже уехал.
Томас пошел через мост вместе с другими; они тоже опаздывали, спешили
Пожилая женщина, вторая повариха из рабочей столовой, на голове у нее был не платок, а всем здесь знакомая ярко-синяя вязаная шапчонка, надвинутая на уши, сказала:
— Все там будем.
Никто ей не ответил, да и что тут было отвечать?
Эрнст Крюгер, внезапно очутившийся возле Томаса, молча смотрел на бюллетень. Он положил руку на плечо Томаса. И по мере того, как он читал и усваивал прочитанное, все крепче сжимал его, казалось, ему невмоготу одиноко стоять здесь, да и Томасу приятно было чувствовать на своем плече руку друга.
Старик Янауш, протиснувшийся вперед, ограничился замечанием:
— Если я заболею, такого бюллетеня, пожалуй, что и не вывесят.
Эрнст Крюгер круто обернулся и крикнул:
— К тебе ветеринара придется вызывать!
Томас с ним согласился:
— Что правда, то правда.
Оба парня вошли в заводские ворота. Янауш смотрел им вслед. И что-то бурчал себе под нос. Лицо его было искажено злобой. Выцветшие голубые глаза все еще не отрывались от спины Томаса. Потом он двинулся вслед за ними через проходную. Грудь его теснило, дышать было трудно, словно он лежал засыпанный землей и щебнем. Все превратности и обиды его долгой плохой жизни сейчас завершились неслыханным оскорблением, которое ему нанес Эрнст Крюгер, а Томас Хельгер одобрил. Оба мои выученики. И чем бы они были без меня? Мысли его вылились в проклятье, едва он ступил на территорию завода: три года назад, когда меня спросили, не возьму ли я новичка под свое крылышко, я отвечал, что ж, посылайте в добрый час, и они прислали мне Томаса Хельгера! Ох ты, каким подлецом он стал! Он тоже, именно он! Будь он проклят, этот сопляк! Поддакнул мерзавцу Крюгеру.
Смертельно обиженный Янауш, которому ничего и на ум не шло, кроме ругани, направился в свою мастерскую.
После того как внук, который, может, и не был ему внуком, его бросил, Янауш все время чувствовал — его предали. Со всеми его скромными надеждами и упованиями. В ту пору, когда сердце его смягчал мальчонка, возможно, но не наверняка его внук, он взял на себя заботу и о чужом пареньке, Томасе Хельгере, думая втихомолку — из него будет толк, нынче все возможно. Янауш знал Томаса получше, чем Крюгера, и большего ждал от него. Прежде, да, прежде, когда он умел еще ждать. Теперь он думал: один точь-в-точь такой же подлец, как другой.
Подумал он также, правда бегло, о старом человеке, который лежит больной в Кремле или еще где-то в Москве. Вокруг него бессмысленная суета. Считают частоту его дыхания. Тридцать шесть выдохов в минуту. Так было написано в бюллетене, а по мне хоть сто тридцать шесть, думал Янауш с ненавистью и насмешкой. Видно, Томас Хельгер взял себе за образец этого незнакомого умирающего человека, слова про него сказать не смей, а Янауша, который его выучил и еще не собирался умирать, позабыл, а он ведь всего на каких-нибудь несколько годков моложе того, в Москве.