Доверие
Шрифт:
— Я уже изголодалась тут без тебя, — сказала Айрис, поднимая голову. И подняла. И перестала говорить, и провела ладонью по задрожавшим губам.
— Здравствуй, — сказал Ринальдо и поспешно подал ей руку — он очень боялся, что она захочет чмокнуть его в щеку. Раньше она со всеми здоровалась и прощалась так. Она секунду помедлила, а потом ответила на рукопожатие и произнесла:
— Здравствуй, Ринальдо… — глотнула. — Ты давно здесь не был. Садись.
— Давно. Всё, знаешь ли, недосуг…
— Вас можно поздравить? — спросила она. — Чари, девочка, закажи нам что-нибудь на свой вкус…
Она сильно изменилась, подумал Ринальдо, садясь. Нервы расслабились в глуши. Раньше она ни за что не обнаружила бы волнения… Да раньше она и не стала бы волноваться. Подумаешь…
— С чем поздравить? — спросил Ринальдо, жадно рассматривая ее лицо. Она настолько изменилась, что смутилась, отвела взгляд, оправила воротник, подняла его, чтобы не видны были плечи. Чари стояла сзади и наблюдала, не дыша.
— Ну как же, — произнесла Айрис. — Дело запущено. Третий корабль пошел.
— А, — сказал Ринальдо, — ты об этом… — На стене висело стереофото молодого Чанаргвана, времен Школы. Ослепительная улыбка, блестящий комбинезон в обтяжку, в руках — охапка полевых цветов, на заднем плане — небо с кучевыми облачками. — Да, мы не зря потрудились. Теперь можем позволить себе ежедневные старты, а в будущем — до трех-четырех стартов в день.
— Я поздравляю, — сказала Айрис. — Чан тебе здорово мешает?
— Нет, что ты… Я привык.
— Чари, я же просила сделать нам ужин.
— А… А что вы любите? — нерешительно спросила Чари из-за спины Ринальдо. Ринальдо всем корпусом повернулся к ней.
— Я всеядный.
— А больше-больше всего?
— Да как сказать… — он покосился на Айрис. Он забыл, что он любит. Ему некогда было колдовать над меню. Как правило, он что-то доказывал кому-то и во время ужинов, и во время обедов, и во время завтраков тоже…
— Ты не помнишь, что я любил больше-больше всего? — спросил он.
Айрис пожала плечами. Вот эти плечи… Он попытался вспомнить, но не смог-только здоровенные коричневые пальцы Чанаргвана померещились ни с того ни с сего на белой, слегка украшенной веснушками коже.
— В такую жару ты даже на ужин запросил бы окрошку или свекольник, бокал грейпфрутого сока и кусок буженины. Не знаю, как теперь, у тебя всегда были странные вкусы, и они так часто менялись…
— Ты так считаешь? — искренно удивился Ринальдо. — Мне казалось, что у меня вовсе не было вкусов, а уж если бы и нашелся один-два, так на века.
— Тебе только казалось. На самом деле ты был очень привередлив, — она улыбнулась. Ее губы уже перестали дрожать.
Вот эти губы…
— Я поняла, — сказала Чари робко. — Я пошла, да? Так оставите?
— Разумеется, — ответил Ринальдо, снова повернувшись к Айрис. Айрис тщательно изучала платье у себя на коленях. Принялась разглаживать его ладонью. Чари вышла.
— Ты зачем приехал? — спросила Айрис, не поднимая глаз.
— Просто так, — ответил Ринальдо и половинчато улыбнулся. — Захотел увидеться, а теперь есть свободное время…
Это была неправда. Он приехал не просто так. Третий корабль погиб, несмотря на ночную проверку, взорвался, как и первые два, и на нем были убиты еще сто тысяч человек, тщательно отобранных переселенцев. Он приехал сюда, оттого что у него не было больше ни грамма сил. Он приехал вспомнить. Воскресить. И вновь полюбить, и вновь возненавидеть. Он давно уже не любил и не ненавидел, а только спасал. И теперь спасать, не любя, не хватало сил.
Она чувствовала его взгляд, но вскинула глаза, чтобы удостовериться, и опять сразу же опустила. Вот эти глаза…
— Как ты смотришь…
— Как? — спросил он.
— Сама не знаю… Ты ведь так и остался один?
— Это не совсем верно. Просто я даже не помню, как там кого звали. Это было давно, в первые годы после госпиталей.
Она медленно покивала.
— И то слава богу… Детей нет?
— Нет.
— Потому ты и украл у нас Дахра?
— Я никогда ничего не крал, Ай… даже безделушек. Тем более того, что мне было дорого.
— Что?
— Ну… я говорю, украсть то. что любишь, куда труднее, чем то, что безразлично… ты так не считаешь?
Она покачала головой. Волосы ее мягко заколебались, вьясь вокруг головы, ластясь к маленьким тугим ушам — вот эти уши…
— Что за вздор! Я просто не могу понять твоих истин, Ринальдо. Сколько же мы не виделись?
— Двадцать три.
— Двадцать три… С ума сойти. Отослал Дахра черт-те куда и пришел за Чари?
— Разумеется, нет. Она не слышала.
— Как ты мстишь. Сколько злобы, сколько ненависти, боже мой… Неужели можно так — двадцать три года любить и желать зла издалека?
— Не знаю, — честно сказал он. — Про зло — это, разумеется, ерунда, а любить… Просто мне без тебя как-то скудно, понимаешь?
— Скудно, — задумчиво повторила она. — Понимаю…
Она не понимает, подумал Ринальдо. Она знает лишь свое «скудно» — Чан в Совете, Чан в коорцентре, Чан в рейсе, Чан с друзьями, Чан у любовниц… потом налетит вдруг — топот, смех, крик, грай, жестокая ночь; хриплый, нечеловеческий клекот и корчащаяся истома смертельно сладких судорог, а поутру — следы зубов за ушами, на груди, алые пятна его исступленных поцелуев и теряющаяся в голубом сиянии неба точка улетающего орнитоптера. И снова — Чан в Совете… Разве это скудно? Это просто смешно.