Доверие
Шрифт:
— Ты погодь, погодь, — остановил его начавший приходить в себя Володя. — Ты, боярин, таперича невменяемый, так что с челобитьем я пойду. Коли понадобишься, кликнем ужо…
Он вышел, и тогда Мэлор высоко подпрыгнул и издал индейский клич. Потом опустился вдруг на пол и прижался лицом к коленям Бекки, затянутым мягкой ворсистой тканью брюк.
— Ай да я, — сказал он с любовью. — Все-таки взорвал их, псей собачьих… Счастливая Бекки нагнулась и звонко поцеловала его в щеку.
Когда тропинка сделала поворот, обогнув могучие корни седой ели, показался домик, напоминавший сказочную избушку. Бревенчатые стены и дранковая крыша терялась в плотной кружевной пелене листьев, замерших в янтарном предвечернем воздухе. Гомонили, шныряя с ветки на ветку, какие-то пичуги.
У крыльца Ринальдо остановился, не решаясь встать на ступеньку. Когда-то ступени скрипели, и Ринальдо любил их скрип, оттого что это приходила Айрис. Ринальдо сорвал лист — резной, узорчатый, пахучий. Размял в пальцах. На коже остались терпкие, комковатые пятна. Ринальдо улыбнулся. Вот Земля, подумал он и сел на ступеньку. Ступенька молчала. Конечно, подумал Ринальдо. Как деревья выросли… А вон там, на полянке, я оставил орнитоптер, теперь там цветы. Как они называются, интересно, удивительно красивые… Опять хотелось плакать. До чего здесь спокойно…
Потом он увидел девушку, скользившую, что-то мурлыча, сквозь кустарник. На ней не было ничего, кроме набедренной повязки из цветастого полотенца. Он узнал ее сразу, хоть до этого момента никогда не видел иначе как на стереофото, и немощно встал, хватаясь за резные колонны крыльца.
Она увидела его и остановилась, слегка смутившись; съёжилась, сложила руки на груди, неловко закрываясь.
— Здравствуй, Чари, — произнес он.
— Здравствуйте, а я вас не знаю, — ответила она. — Вы к маме?
— Разумеется, — ответил Ринальдо и улыбнулся своей половинчатой улыбкой. — И не стесняйся ты. Я уже старый.
Девушка порозовела и, презрительно фыркнув, встала по-гусарски свободно, отставив одну ногу и уперев кулак в слабенькое, мальчишечье еще бедро.
— Вот еще! — сказала она решительно. — Я только никак не ожидала, что здесь кто-то есть. А что вы в дом не идете? Мама там, я знаю.
— Сидел и смотрел. Я только что пришел, а здесь у вас замечательно. Вы вдвоем живете?
Она кивнула, и волосы влажным клином свесились на ее лоб — черные, смолянистые, непослушные. Она сердито отшвырнула их к затылку.
— Да… Дахр ведь теперь улетел. Ой, я так завидую ему, мне-то еще два года до очереди… Но он клянчил, а я никогда не умею… Тоже хотела попросить отца, но… — она безнадежно шевельнула рукой. — А вы кто?
Ринальдо подумал, кто же он.
— Да так, знаешь… старый знакомый. А что это за цветы?
— Где? — она обернулась. — А… Орхидеи… специальные, для этих широт. Мама сама выводила, вы разве не слышали? Об этом писали…
Ринальдо виновато развел руками.
— Не довелось как-то… Знаешь, за всем не уследишь. Ты не замерзла?
— Вот еще! — возмутилась она и надула губы. — Я зимой купаюсь! С Дахром вместе. Это брат мой, — вдруг спохватилась она, — он руководит Союзом молодежи.
— Это я слышал, — ответил Ринальдо. — Хотя меня трудно заподозрить в принадлежности к Союзу молодежи…
Она чуть сердито еще улыбнулась, на упругих щеках, опушенных, словно бутоны северных орхидей, заиграли ребячьи ямочки.
— Без Дахра здесь совсем стало скучно, — призналась она. — Тихо… Мама тоскует, вы знаете…
— Знаю. Как твоя мама любит и умеет тосковать, это я знаю… Она чуть удивленно качнула головой.
— Ну вот, знаете… Когда же хоть на Терру…
— Не торопи время. Чари.
— Да я не тороплю, просто… Ой, а сколько времени сейчас?
— Начало девятого.
— Ух ты, мама уж, наверно, и ужин без меня сьела… И третий корабль улетел, да? — жадно спросила она.
— Улетел, — тихо ответил Ринальдо.
В кармане его, рядом с первыми двумя, лежала третья шифровка из центра. Она жгла кожу груди, Ринальдо постоянно чувствовал ее, ни на миг не в силах забыть.
— Счастливые… — вздохнула Чари. Встрепенулась. — Вы с нами поужинаете?
— Разумеется… Если не стесню. Приплясывая, Чари двинулась к крыльцу.
— Этакий домина на двоих… Каждый гость на вес… я уж даже не знаю чего. Горючего для гиперсветовых кораблей, вот чего. Маме-то никто не нужен, а я… она так хочет, чтобы я всегда при ней была. Наверно, и есть без меня не стала. А вы со мной разделите трапезу, а? — важно сказала она. — Окажете честь бедной девушке, живущей в сладком для ее матери уединении… а? — Она просительно взглянула на Ринальдо сквозь длинную, вороньи блестящую челку, опять свесившуюся на глаза. Глаза, огромные, черные, яркие, как сливины, — отцовские глаза…
— Окажу, — сказал Ринальдо, а потом спохватился: — Почту за счастье.
Она легко, как рысь, вспрыгнула на крыльцо, минуя все четыре ступеньки, и чуть влажное плечо ее пронеслось мимо лица Ринальдо — круглое и коричневое, с выпирающими ключицами, блестящее от влаги. Ринальдо улыбнулся половиной рта и на миг прикрыл глаза. Плечи от матери.
— Ма-ам! — звонко крикнула Чари и ударом ноги распахнула дощатую дверь. Изнутри густо пахнуло дачей — сеном и стряпней. — Ма-ам! Тут к тебе! Ужинать пришли!
Ринальдо осторожно двинулся вслед за девушкой. Она залихватски раскачивала бедрами, стараясь казаться взрослее. Она отдыхала, она развлекалась.
— Не споткнитесь, тут доска из пола оттопырилась, — предупредила Чари, и тут же Ринальдо споткнулся и затопал как слон, стараясь сохранить равновесие. Чари небрежно поддержала его.
— Я же предупреждала! — укоризненно сказала она.
Рука ее была прохладной, тонкой, но крепкой и жилистой. Отцовская рука. Она открыла еще какую-то дверь — на этот раз на себя, изящно потянув мизинцем и безымянным, — и стало светло.