Дождь для Данаи (сборник)
Шрифт:
Суеверие является прямым следствием идолопоклонства, преклонением перед роком, непрекословной необходимостью. Суть же монотеизма состоит в том, что утверждается возможность личного диалога с Всевышним.
Вот это неприятие поклонения року, «твердому раскладу» – и веры в вычислимость того, что находится во власти Провидения, – и составляет важнейший этический смысл повести.
Бессмысленность попыток фрейдисткого анализа содержания повести стоит краткого, но отдельного упоминания. Смешно и горько думать, что суть «Пиковой дамы» исчерпывается тем, что Германн – ананкаст (обсессивно-компульсивный педантический характер), испытавший в
Совпадение. Без четверти три явилась Германну графиня. Без четверти три (однако пополудни) скончался Пушкин. Представим себе положение стрелок на циферблате. Горизонт? Черта раздела верха и низа, высшего и низменного, видимого и невидимого.
И если вписать в циферблат распятого человека…
И на самом деле не очень важно, что выбрать – из двух версий, реальной и волшебной, о которых пишет Достоевский в 1880 году в одном из своих писем:
«Пушкин, давший нам почти все формы искусства, написал „Пиковую даму“ верх искусства фантастического. И Вы верите, что Германн действительно имел видение, и именно сообразное с его мировоззрением, а между тем в конце повести <…> Вы не знаете, как решить: вышло ли это видение из природы Германна, или действительно он один из тех, которые соприкоснулись с другим миром, злых и враждебных человечеству духов».
В сцене стоического (вообще Германн обладает невероятной статичностью, он намеренно наделяется нерушимостью, чтобы тем более ужасно было его фиаско) ожидания у дома графини имеется фраза: «Швейцар запер двери» – и вот Германн в преддверии полночи поднимается на крыльцо и входит через эти запертые двери в освещенные сени.
И тогда становится понятно, что графиня недаром явилась через запертые двери, что и призрак, и Германн – они все сведенборговские жильцы.
В довершение всего предвозвестник Германна отыскался в одной малоизвестной арабской сказке.
Бедняк Абдула Абу Султан, живший на окраине Басры, никак не хотел смириться с нуждой. Однажды в кофейне он встречает загадочного незнакомца.
Тот рассказывает Абдуле, что обрел богатство и стал купцом благодаря таинственной пещере посреди пустыни, в которой хранится ключ от всех богатств и всей мудрости мира. Абдула проникает с ним в пещеру, полную сокровищ, и встречается с прекрасной царицей джиннов. Она обещает наделить его богатством в обмен на поцелуй. Абдула целует ее – и царица джинов выкусывает у него язык, помещая на его место свой. Таким образом Абдула становится рабом злого языка, который руководит им и дает неправедные указания. Благодаря лютому языку Абдула становится виновником гибели двух его друзей; подзуживаемый языком, он разрушает свою семью.
Сокрушенный несчастьем, Абдула бредет вдоль берега Евфрата. Он видит святого человека – дервиша, подает ему знак, и тот чтением молитвы с трудом заставляет язык покинуть тело Абдулы. В результате борьбы с языком Абдула падает в реку. На него набрасываются хищные рыбы, откусывают ему руки и ноги, но его успевает спасти из воды дервиш. Наконец раны Абдулы зажили, он окреп. Слуга врача относит его на базар. День за днем Абдула сидит у стены богатейшего базара в Басре. Губы его постоянно шевелятся, перед его пустыми глазами проплывают все сокровища мира. Со временем он становится местной достопримечательностью. Даже калиф
«Вот человек, который получил от джиннов больше знаний, чем он в состоянии вымолвить, и больше богатства, чем он в состоянии исчислить».
Очевидно, можно не гадать, что именно бормотал Абдула вывихнутым, запавшим ртом. Какими числами он пытался исчислить все богатства мира. Мы это уже слышали в 17-м нумере, в переводе с языка Трагедии.
Так что вот верный ключ – эпиграф к любой стезе:
– Атанде!
Буква и слово как мертвое и живое
Верую полной верой, что Творец (благословенно Имя Его) един, что нет единства, подобного (единству) Его – ни в каком отношении, и что Он Один Бог наш – был, есть и будет.
Понятно, что Вселенная есть Книга; что все способы познания сводятся к одному – к чтению; и что первым это сформулировал вовсе не Борхес, а раби Шимон бен Йохай.
Борхес также указывал, что все сюжеты познания описываются системой из четырех координат, – то есть всего существует четыре сюжета: Троя – Улисс – Ясон – Один.
Что очень похоже на правду. Но правда здесь, как и везде, не вся.
Данная система координат сюжетного пространства неполна потому, что в нее не входит история о големе. Хотя история эта сейчас приобрела статус общего места. Она – о машине.
В традиции еврейского фольклора голем – это идол, наделенный жизнью. Термин «голем» встречается в Писании, в Книге Псалмов (Сефер Теhилим 139:16) и в Талмудической литературе, где он используется для обозначения эмбрионической, несовершенной субстанции. При этом «голем» (в 139-м псалме – «бесформенный зародыш» – пер. Меира Левинова по комментарию р. Йшаягу из Трани) носит уничижительный смысловой оттенок, как в слове «недоносок».
Своей современной коннотации «голем» обязан множеству возникших в средние века легенд. Все они на разный лад повествовали о неких волхвах, которые с помощью комбинации букв, образующей одно из имен Бога, могли оживлять предметы, изображающие людей.
Согласно этим легендам, буквы, написанные на бумаге, помещались в рот голема или прикреплялись к его голове. Именно буквы – и не только потому, что слово неотделимо от звука.
После чего голем оживал. Но оживал неполноценно, будучи результатом неполного творения.
Удаление букв из уст голема приводило к его смерти – парализации. Он не умирал, поскольку априори не был живым, он – выключался.
В ранних легендах голем предстает как хороший слуга. Его единственный недостаток состоит в том, что он слишком буквально, не творчески, как и полагается неполному творению Букв, но не Слова, понимает приказания своего господина.
В XVI веке образ голема приобретает черты, с одной стороны, защитника евреев во времена опасности, а с другой – становится до смерти пугающим фольклорным персонажем. Наиболее известная о нем легенда – об эксперименте пражского раввина бен Бецалела, закончившемся трагически, – стала главным сюжетом романа Густава Мейринка «Der Golem»(1915).