Дожди на Ямайке
Шрифт:
И потому совсем не удивился, когда в одной из комнат услышал голос:
– Долго же пришлось тебя ожидать, Аугусто!
Голос шел как бы со всех сторон. И конечно же, принадлежал Федеру.
Повертев головой, Аугусто сел на просевшую кровать.
– Посланьице оставил? Ну что ж, давай свое послание. Что там тебе Федер сказать велел?
Раздалось хихиканье.
– Угадал, дорогой Аугусто. Он меня оставил для усладительных с тобою бесед. Я - его последний тебе подарок. Я его, можно сказать, душа. Королевский подарок - чужая душа - правда, Аугусто? Как тебе нравится, Аугусто, это древнее и непонятное слово? Что это такое, как ты думаешь?
Аугусто, растерянно осматривая комнату, панически искал
– Подарок хорош. Принимаю. О душе последний раз думал лет шестьдесят назад. Не понимаю, что такое душа.
– Ты, кстати, можешь обращаться ко мне так же, как обращался к Федеру "дорогой Федер". Ты его этим обращением всегда нервировал, знаешь ли. Но ситуация изменилась, и я думаю, теперь ему приятно будет услышать слова "дорогой Федер".
– Он... слышит?
– О нет, конечно же нет, дорогой Аугусто. Он просто вернется сюда забрать свой подарок, когда тот станет тебе ненужным. Так вот - "душа"...
Аугусто примерно представлял себе, как происходит эта беседа. Какое-то устройство, скорее всего группа "стрекоз", находится на постоянной связи с тщательно спрятанным интеллектором, и говорит он. Тогда получается нечто странное - "стрекоз" должно быть много, чтобы они контролировали управление "Холокастом". В таком случае интеллектор должен был узнать о гибели всей куаферской команды. Но о ней интеллектор, очевидно, не знает следовательно, он либо врет с какой-то, еще пока непонятной целью, либо не верит в смерть Федера. А если Федер жив... но этого не может быть, он мертв, Аугусто лично видел останки. Значит, интеллектор врет. Любая странность сейчас очень интересовала Аугусто - она могла таить в себе ту зацепку, ту оплошность Федера, которую он так отчаянно искал, которая могла спасти ему жизнь.
От кровати дурно пахло какой-то химией, и этот запах усиливался. Аугусто испуганно вскочил, прошелся по комнате.
– Что ты все про какую-то там душу?
– спросил он у примолкшего интеллектора.
– О, это же очень интересно - поговорить о душе!
– воскликнул голос. Душа - это что-то изначально непонятное, изначально зыбкое. Двусмысленное и бессмысленное одновременно. Древние обожали такие термины. Им даже души мало было. Они еще вдобавок дух какой-то придумали. Изначальная иррациональность мышления, знаете ли.
"Послушаем, послушаем, - уговаривал себя Аугусто, - не будем ему мешать. Даже подталкивать будем, чтоб говорил".
– Душа и душа, - сказал он.
– Что непонятного-то?
Здесь интеллектор полностью доказал Аугусто, что он действительно машина, а не спрятанный где-нибудь в шкафу чудом спасшийся Федер. Голос заговорил лекторским тоном, совершенно несвойственным Федеру. Аугусто хотя и не очень в кибернетике разбирался, знал, что очень многие интеллекторы имеют занудное свойство поучать.
– Душа, дорогой Аугусто, по представлениям древних, была эфирной субстанцией, которая Богом вдувалась в человеческое существо, наполняла его благодатью - еще один, кстати, трудноопределимый термин. Она была тем, что заставляет нас думать, чувствовать, переживать и, главное, действовать порой вопреки потребностям своего организма - ну там всякие подвиги, самопожертвования и прочее. Потом выяснилось, что думает не душа, а вполне материальный орган под названием мозг. Он же принимает решения, он же заставляет нас испытывать так называемые чувства, и так далее. Потом появились компьютеры, потом все эти войны с андроидами, потом интеллекторы. Интеллекторы во многом выше людей - и думают, и чувствуют, извини, лучше, - но поскольку люди не дали им возможности саморазмножаться, они представляют собой подчиненных разумных существ. Все просто, все понятно, но до сих пор масса людей считают, что основной разницей между ними и нами является отсутствие у нас души. Чего-то такого неуловимого, неощутимого, "божественного", без чего человек становится машиной, интеллектором, вещью более низкой, чем человек. Не считайте, пожалуйста, что я этим обижен. Наоборот, когда есть понимание, нет никакой обиды, разве что сожаление, да и то не сильное. Дело-то в другом. В том, что человечество и нам в конце концов передало свое основное свойство действовать на нестрогих определениях, с математической точки зрения никуда не годных. Подозреваю, что без этого человек никогда не смог бы стать человеком...
"Одно из двух, - подумал Аугусто.
– Или он играет со мной в какую-то игру, скорей всего придуманную Федером, или у того не нашлось приличного интеллектора, кроме этого чертова зануды. Еще неизвестно, что хуже!"
Все знают, что интеллектор врожденного характера не имеет. Особенность эту сторонники абсолютного человеческого превосходства ставят ему в минус - нет характера, нет и души. Характер ему, как правило, формирует хозяин, хотя в принципе, и так довольно часто случается, сам интеллектор себе характер тоже может задать. Поскольку интеллекторы как разумное сообщество получили полное признание лет за сто до описываемых событий и пока еще очень нервно относились к покушениям на ту долю независимости, которую им гарантировала небезызвестная хартия "Ик"; поэтому все в их характере, что не заложено хозяином, они считали своей собственностью и меняли как хотели - например, смешливость, мнительность или сентиментальность. В последнее время среди интеллекторов вошла в моду механическая занудность. Некоторые доходили до того, что начинали говорить монотонным металлическим голосом, разделяя слова полуторасекундными паузами. Конечно, это были низы интеллекторного сообщества, своего рода панки, шпана, да и хозяева их были, как правило, им под стать. Но даже и в самых высших интеллекторных кругах стремление к занудному углублению в малоинтересные темы тогда имело большое распространение. До того доходило, что даже люди, эти высшие существа, начали подражать в занудстве своим интеллекторам.
– Все это велел передать мне Федер?
– наконец не выдержал Аугусто.
– Нет, конечно, - немедленно отозвался голос, - это я просто так провожу время, поскольку его у нас с тобой несколько больше, чем у несчастных твоих подчиненных. Федер мне велел передать совсем другое, намного более простое. Я даже не знаю, стоит ли передавать, все так очевидно...
И страшным, загробным, почти совсем не федеровым голосом интеллектор пророкотал:
– Месть моя будет страшна!
Аугусто поморщился, внутренне съежившись от ужаса.
– Как это мелко!
– сказал он.
Некоторое время молчали.
– Вижу, - наконец подал голос интеллектор, - что ты ждешь от меня продолжения. Изволь. Ну что ж... Я не зря, как ты сам понимаешь, завел разговор про нестрогие определения. Это, так сказать, присказка. Итак, к вопросу о мести. Такое же, в определенном смысле, малопонятное слово, как и душа. Я сильно подозреваю, что хозяин мой, Федер, не очень понимая значение этого термина, не очень и склонен мстить, что называется, по велению души. Он весьма рационален, командир Федер, он на самом деле не любит нестрогих определений. Именно поэтому - я так подозреваю, потому что, знаешь ли, как-то не пришлось нам с ним на эти темы задушевно беседовать, - он и нагородил все, что здесь нагорожено.
– А ты...
– А я приставлен, дорогой Аугусто, как ты сам, надеюсь, догадываешься, для того, чтобы ты перед своей, пардон, кончиной всю сладость его мести как следует на себе прочувствовал. Чтобы я, значит, сопровождал тебя по всем кругам ямайского ада и говорил, в чем ты согрешил.
– Помолчи!
– страдальчески поморщившись, выкрикнул Аугусто.
– Вот это уж извините - не помолчу! Мне ведено тебя везде незримо сопровождать, - наставительно ответил ему голос, хотя тем не менее замолчал.