Дозоры слушают тишину
Шрифт:
Между тем капитан разослал на границу, в тыл и на фланги все группы и, оставив себе резерв, стал ждать сообщений от Симакова. Пройдитесь по казарме, где только что показывали кинокартину. Аппарат стоит покинутый и молчаливый. Все койки пусты, одеяла скомканы, подушки смяты, некоторые валяются на полу. У одной койки лежит портянка. Это Вася Брякин не успел навернуть ее на ногу. Бывает и так… На заставе тревога.
Мы — солдаты резерва — ждем в дежурной комнате. Сидим на полу, на подоконнике, покуриваем, молчим. Нам не до шуток. Что там, у восьмой
Через десять минут — долгожданный звонок.
— Ну, как там? — негромко спрашивает Баринов в трубку. — Приступили к осмотру контрольной полосы и забора? Ну, давайте.
И снова ожидание. Громко тикают большие стенные часы с маятником. Тик-так… Тик-так… Капитан сидит, обхватив голову руками. О чем он думает?
Светлый кружок маятника качается страшно медленно, каждая минута тянется долго. Вот капитан порывисто берет трубку и сам вызывает восьмую розетку:
— Ну, как там у вас? Следов дальше нет? И забор не поврежден? Проверьте еще раз.
И снова там, у восьмой розетки, ищут. То и дело звонят наряды: у них ничего нового, а как у лейтенанта Симакова?
— Ищут. Давайте прекратите звонки по пустякам, — сердито обрывает Баринов.
Два раза звонил комендант: ну как?
— Ничего нового, товарищ майор. Есть продолжать поиски!
Коменданту тоже не сладко. Его уже, наверное, теребят из отряда, а отряд запрашивают из округа. В Москве знают, что у нас на заставе тревога.
— Как, товарищ капитан, знают в Москве, что у нас тревога?
Это спрашивает Пушкарь. Он оставлен в резерве и вместе с нами томится ожиданием.
Корреспондент, побеседовав с ним, уехал за полчаса до тревоги.
— Давайте не будем говорить пустяков, — советует Баринов.
Пушкарь краснеет. Сегодня он герой дня, и вдруг: «Не говорите пустяков». Мы сочувственно смотрим на него, но думаем о другом: что там, у восьмой розетки?
6
Клевакин спрыгнул на землю и побежал к Удалову. Как же это он проворонил? Следы на контрольно-следовой полосе… Совсем же близко от вышки.
«Хорошо, если нарушитель прошел к нам — далеко не уйдет. А если туда?..» Клевакин побежал изо всех сил. Может быть, еще не поздно и удастся задержать. От восьмой розетки до линии границы метров восемьдесят, а там проволочный забор. Может, запутается, и они подоспеют? Быстрее!
Клевакин пробежал половину пути, как вдруг внезапная мысль поразила его: «Восьмая розетка… Это же рядом с чинарой! Как я сразу не мог сообразить? Это там, где свернул с тропы Пушкарь. Это же следы Пушкаря!.. Да, да, Пушкаря!.. Ну, братцы, слава богу. Не нарушитель, можно не торопиться».
Он остановился и перевел дух, но тут же спохватился: «Хорошо, Пушкарь… А какого же черта я не сказал Удалову об этом сразу? Там же объявят тревогу!..»
Он снова побежал, торопясь предотвратить грозную команду «В ружье!», но через секунду сообразил: «Уже поздно. И вернуться на вышку, позвонить на заставу — тоже поздно».
Устало переступая ногами, Клевакин подошел к Удалову и Пахомову. Светя фонарем, они рассматривали на контрольной полосе следы.
— На заставу сообщил? — спросил он на всякий случай.
— А то тебя дожидались!.. — хмуро ответил сержант.
Следы пересекали полосу до противоположной бровки и немного поодаль возвращались обратно к тропе. Совсем еще свежие, от больших сапог. Такой размер носил только Пушкарь. Ну, конечно же, это его следы!
— И ты никого не видел? — недоверчиво спросил Удалов.
Клевакин не отозвался.
— Не видел, спрашиваю? — повторил сержант.
— Не видел, — выдавил из себя Клевакин.
У него созрела мысль, от которой он злорадно усмехнулся.
— Чудно, граждане, — заметил сержант. — Такой знаменитый наблюдатель — и вдруг никого не видел. Чудно…
Он не любил Клевакина и сейчас не скрывал этого. А невзлюбил еще с того памятного новогоднего вечера, когда на заставе выступала солдатская самодеятельность. Удалов писал стихи и должен был прочитать одно из стихотворений. Программу вел, как всегда, Клевакин, и вот, когда очередь дошла до сержанта, он представил его так:
— А сейчас выступит сержант Удалов. Как вы знаете, он не только командует «направо — кругом», но и сочиняет стихи…
По казарме прошел смешок. Клевакин продолжал в том же духе:
— Да, сочиняет стихи. Главным образом, о своем родном колхозе, о доярках и свинарках, о телках и поросятах. Пра-шу!
Ребята разразились смехом. Удалов вышел красный, как рак, и долго не мог вспомнить первые строчки.
Все это было давно, но об этом не забыл Удалов.
Прибежали тревожные. Отдышавшись, Симаков коротко расспросил, как было дело, и Клевакин уже совсем уверенно доложил, что никого с вышки не видел. И хотя это было позорно — не заметить в какой-нибудь сотне метров от себя человека, — он признался в этом позоре. Стоически выдержав изумленный взгляд лейтенанта, он повторил еще тверже:
— Никого не видел, товарищ лейтенант!
О, какой гнев обрушат на Пушкаря эти ребята, когда узнают всю правду!
А лейтенант начал действовать. Удалова, Пахомова и еще одного пограничника он послал на прочесывание ближайших кустов, сам же с инструктором розыскной собаки ринулся по следу через контрольную полосу к границе. Овчарка уверенно прошла до чинары, покрутилась вокруг и повернула обратно, через густые высокие травы, через вспаханную полосу. Потом начались поиски около тропы, в кустах, на склоне гор.