Драгоценность черного дракона
Шрифт:
Это уже не сокровища баснословной стоимости — это то, за что правитель любого государства убьет, не задумываясь. Артефакты власти, силы, подчинения, защиты. Уникальные по своей древности и происхождению. Даже она, почти ничего толком не знающая о магии, ощущала их силу… странно, но как что-то родное, близкое, почти родственное. Они пели. Роскошные короны на подушечках из бархата, оружие на специальных стойках, разложенные по отдельным полочкам кольца, браслеты, женские диадемы и кинжалы. Только все это стало как-то разом неинтересно.
В комнате было ещё кое-что — у дальней стены стоял гроб, похожий больше на произведение искусства,
– Я был тогда очень молод, но уже назревала война, — тихий голос за спиной заставил чуть вздрогнуть, положив руки на край усыпальницы, — у нас есть такой обычай, с древних времен — у каждого города нашего народа должен быть Хранитель. Он направляет потоки силы, узнает первым о всех происшествиях, выстраивает защиту, заботится о нуждах. Но даже тело бессмертного алькона не способно вместить такое количество энергии — поэтому, на время нашего служения мы покидаем тело и становимся духами. Вернуться назад… да, возвращались не все. Кто-то просто привыкал жить духом, кого-то не смогли дозваться, кого-то просто некому было звать назад. Но самое главное другое — у духа должна быть привязка к земле. То, что не даст забыть о своем теле, о смертной жизни. Обычно это тот, кого он любит — но родители не подходят. Брат-сестра, или возлюбленная…
Тихий неслышный вздох. А она, не отрываясь, смотрела на искаженное мукой лицо, и не чувствовала, как по щекам катятся слезы — не злые слезы ненависти, а слезы сопереживания, слезы утраты, от которых в душе что-то скреблось противно, ныло, царапалось сквозь выстроенную корку безразличия. Она уже подозревала, чем закончится этот рассказ.
– Её звали Анаи-рэ. Знатна, умна, изысканно-красива и изящна. Я был счастлив до безумия, когда она обратила свой взгляд на меня. Никогда в жизни я ещё так не ошибалссс-ся, — лицо духа исказилось от злобы, — ей нужно было мое положение. Власть. Богатства. Сила. Все, чего временно лишается тот, кто становится Душой Города. А выбор, вскоре после нашей помолвки, пал на меня. Это честь, от которой нельзя отказаться, — тонкие пальцы призрака сжались в кулак.
– Ты и не стал отказываться… — ничего естественнее этого «ты» сейчас просто не существовало.
– Нет. Я, разумеется, согласился. И сделал её своим якорем, хотя брат отговаривал… через месяц началась война. Как понимаешь, итог был закономерен и ясен. Анаирэ первой бежала прочь из города, хотя он даже ещё не был осажден. С собой она прихватила изрядную часть моей сокровищницы, — в темных глазах полыхнуло жестокое удовлетворение, — я узнал об этом слишком поздно, чтобы успеть разорвать нашу связь, да и назначить иной якорь было уже невозможно. Несмотря на всю свою силу, я застрял в таком положении, вынужденный безучастно наблюдать, как пленяют и уничтожают всех, кого знал и любил…
Призрачный меч с отнюдь не призрачным скрежетом вошел в стену — только каменные крошки полетели. Колыхнулись синие одежды Духа. Коснулся лица холодный, обдирающий кожу порыв ветра.
– Не знаю, почему я тебе это говорю, девочка. Ты умеешь слушать, — тихая усмешка. Над самим собой?
– Что же… было дальше?
– Дальше? Я поступил очень милосердно с Анаиррэ. Она умерла до проклятья рабства, что пало на нашу расу, пусть и умирала не самой легкой смертью… Но, по сравнению с тем, что делали захватчики с нашими женщинами…
К горлу подступила дурнота.
– Можете… не продолжать, дайрэ.
– Отчего ж, — в полутьме сокровищницы ясно блеснули тонкие иглы клыков алькона, — ты должна знать, что тебя ждет, если твой покровитель не сможет тебя защитить!
Смешок. Высверк. Бесконечная усталость на душе и затаившийся страх.
– Я и так знаю, — голос дрогнул, срываясь.
Есть такие раны на душе, что никогда не перестанут гноиться, не затянутся. Лицо призрака было совсем близко — хищное, жестокое и полное неизбывной печали и отчаянья. Прохладные пальцы на миг словно обрели твердость, касаясь подбородка. Губы дрогнули в очередной неловкой попытке улыбнуться — и скривились. А она утонула в искристо-синих глазах, чувствуя, как эту боль и печаль из неё словно высасывают.
– Вкус-ссная… — длинные прозрачные когти с сожалением коснулись щеки — и Йаррэ словно очнулась, мигом. Тело тряхнуло от запоздалого страха, и она почти полностью облокотилась о гробницу, чтобы не упасть.
– Так вот, как вы питаетесь?
– Именно так, ирисс-сээ. Как бы я иначе столько протянул? В тебе много эмоций, мне хватило лишь сделать глоток, чтобы утолить жажду. Сколько ненависти в тебе, сколько горечи и яда… но пить тебя — словно пригубить из черных вод матушкиного Озера.
Она не поняла, о чем дайрэ Гирьен говорит, а он не стал пояснять.
– Мне нравится развлекаться с бродягами и мародерами, которые на что-то надеются, врываясь в мой дом.
– Ни один не выбрался?
– Отчего же, иначе других не будет, — равнодушное. — Я с ними… играю… и некоторых отпускаю. Чтобы они после привели с собой других, надеясь на удачу.
Жестокий расчетливый ублюдок. Взгляд упал на распростертое на ковре из роз тело. Тонкие, почти мальчишеские черты — призрак выглядел ощутимо старше. Сжатые в отчаянье кулаки. Острые ушки. И сама не поняла, как потянулась к телу спящего — да, она решила думать о Духе именно так. Коснулась чуть вздернутого носа, обвела пальцем контуры губ, погладила заострившиеся скулы. Не удержалась — коснулась уха.
Рядом раздалось угрожающее шипение, которое вдруг, внезапно, стихло, когда Йаррэ накрыла своей рукой руку спящего вечным сном, осторожно разгибая пальцы и стирая запекшуюся кровь с ранок. Она не сразу поняла, что произошло дальше.
Вот она касается второй, стараясь разогнуть и её — пальцы расслабляются легко — и по ковру из роз катится темно-сиреневая сфера, тут же касаясь её руки. По ушам ударяет отчаянный крик:
– Нет, не смей, не трогай!
Но уже поздно. Её пальцы, будто сами собой, смыкаются на прозрачной сфере, в которой, как на ладони, виден город. И на неё обрушивается боль. Инициация силы? Издевательства охраны? Допросы? Ярость алькона Амондо? Это все — ничто, по сравнению с тем, что происходило сейчас. Кажется, она упала прямо на тело Гирьена. Прохладная чужая кожа на миг охладила съедающий изнутри жар — а потом он вспыхнул с новой силой, заставляя кричать, срывая голос.