Драгоценности Парижа [СИ]

Иванов-Милюхин Юрий Захарович

— Если мой ближайший родственник переступит порог этого дома, я приму смерть спокойно, но от своего решения не отступлюсь, — с внутренней убежденностью сказала она. — На правой стороне Терека есть много достойных джигитов, но ни один из них не сравнится с тобой, с моим единственным на всю жизнь избранником. Ты мужчина и я тебя люблю.

Казак притянул хрупкую фигурку невесты к себе, зарылся лицом в шелковистые волосы, которые волнами выпали из–под платка на голове и расплескались по едва заметно подрагивавшей спине. Он понимал, как трудно было Айсет принять это решение, и еще он осознал, что с таким ответом все вопросы обязаны быть исчерпаны. Ведь она отрекалась не только от родственников, но и от своих соплеменников, начиная заново целую жизнь. Впрочем, Панкрат чувствовал и сам, что ступил на неизведанную дорогу, и куда она приведет, зависело теперь только от них.

Глава семнадцатая

За предпраздничными

хлопотами незаметно подкрался вечер, принесший домашним радостную усталость, старики, тетки с дядьками, братья с сестрами разошлись по комнатам. А ночью, когда станица погрузилась в сон, тишину взорвали звуки выстрелов, они приближались по лугу со стороны одного из кордонов со скоростью конного вестового. В ответ с русского поста за окраиной ударил винтовочный залп, закружилась карусель, в которой трудно было уяснить, кто противник и что ему понадобилось. По освещенным луной улицам задробил топот копыт, лошади взвизгивали и несли неизвестных всадников вперед. Их было много, все они завывали дикими голосами. В куренях зажглись керосиновые лампы, казаки выскакивали за ворота, они лупили в воздух, стараясь угадать, кого из врагов занесло к ним на этот раз. По Тереку разбойничали не только чечены, но и дагестанцы, и до сих пор не укрощенные ногаи с черкесами, просто банды абреков из разных племен. К хате Даргановых подскакали десятка два верховых, они разом выстрелили по занявшимся светом окнам, к ним добавился новый отряд конников, очередной гром прокатился по крышам куреней, ушел за раиновую посадку. Стало ясно, по какому поводу затевался хоровод, это главарь разбойников Муса решил исполнить данную им матери клятву. А верховые уже выбивали грудями лошадей деревянные воротины, двое из них перепрыгнули через забор, помчались к крыльцу. Раздался звон стекла, из окна показалось дуло винтовки, отрыгнуло пучком пламени. Первый из нападавших скорчился на ступенях лестницы, второй метнулся под наличники, попытался достать стрелявшего концом сабли и получил пулю в середину лба. В этот момент ворота не выдержали, они разлетелись досками в разные стороны, давая возможность напиравшим оказаться сразу на середине двора. С десяток всадников спешились, заторопились под стены дома, в двери ударили приклады вместе с рукоятками сабель. В отсветах керосиновых ламп стали видны крашенные хной бороды и ногти, из–под заломленных на затылок папах сверкали выпученные глаза. Это были правобережные чечены. Картина представляла страшное зрелище, она словно утверждала, что начался объявленный Шамилем газават против неверных и теперь правоверные мусульмане жаждали мести за перенесенные ими от русских с казаками оскорбления.

Дарган разрядил винтовку с пистолетом в центр банды, передал оружие стоявшей позади него жене. Он словно не ощущал прошумевшего над головой времени, сейчас он снова возвращался из похода в далекую страну, на пути из которой разбойников так и не убавилось. И на душе у него, как тогда, царило спокойствие. Софьюшка ловко затолкала шомполом заряды в дула, хотела было вернуть оружие супругу, но тот приготовился действовать шашкой. Она прилегла на край подоконника, прицелилась и потянула за курок, она тоже не забыла ничего. Пальба из других окон велась так–же размеренно, у Даргана мелькнула мысль, что он с Софьюшкой сумел воспитать достойных детей.

Между тем Панкрат взмахнул шашкой, голова показавшегося в окне разбойника наклонилась набок и вместе с телом свалилась под стены дома. Ему не пришлось, как отцу, разбивать стекло, он успел поднять раму. За спиной у него прижимала руки к груди молодая жена, сейчас она молила аллаха лишь об одном, чтобы среди джигитов не оказался ее брат Муса, которого она любила не меньше своего суженного. Айсет с трепетом вглядывалась в лица лезущих напролом абреков, но среди них брата не было. И вдруг она увидела его посреди двора, он сидел на лошади, одной рукой держа поводья, другую с нагайкой опустив вниз, и как бы равнодушно наблюдал за осадой. Папаха была сбита на затылок, за воротом черкески отливала пламенем красная шелковая рубаха, штаны были заправлены в собранные на ногах в гармошку ноговицы. Весь вид его говорил о том, что он главарь банды из отъявленных абреков, тех самых, которым не в диковинку перерезать горла хоть взрослым людям, хоть их детям, отбирать у них имущество и перегонять их скот в Большую Чечню. Но Айсет не в силах была подумать о брате плохо, для нее он оставался самым надежным и добрым в их семье мужчиной. Вот и сейчас она с трудом отвела взгляд от Мусы, но только для того, чтобы осмотреться вокруг и увидеть, не грозит ли ему опасность. Неожиданно она заметила, что Панкрат успел забить заряд в пистолет и приготовился выбрать новую жертву. Грудь ее пронзила тревога за брата, фигура которого была как на ладони. В этот момент девушка не сумела бы сказать с точностью, кто для нее являлся дороже — так оба походили друг на друга отвагой и хладнокровием.

Тем временем казак ждал появления в поле зрения очередного разбойника, но те затаились внизу между столбами. Рядом из винтовки стрелял батяка, ему помогала мамука, в следующем окне осаду держала тетка Маланья

с младшим братишкой Петрашкой, лишь девки Аннушка с Марьюшкой закрылись в спальне и не подавали оттуда голоса. Все взрослые были при деле и каждый понимал, что бой продлится недолго, станичники опомнятся и обязательно придут на помощь. На улице уже звучали выстрелы, направляемые командами урядников с подхорунжими. Панкрат поднял голову и сразу заметил всадника, гарцующего посреди двора на выгибавшем шею скакуне. Он так отчетливо выделялся на фоне темных построек, что казак выругался, удивляясь, что не рассмотрел разбойника раньше. Бандит кого–то напоминал, скорее всего, он был главарем шайки, потому что держался дерзко и независимо. Казак согнул руку в локте, пристроил на нее пистолет и уже приготовился дернуть за курок, когда сильный удар в плечо едва не выбил оружие из пальцев. Выстрел прозвучал, но заряд прошел далеко от верхового, Панкрат обернулся, увидел умоляющие глаза возлюбленной и сразу все понял. Он попытался взять девушку за плечи, но та вырвалась и высунулась из окна. Отчаянный возглас заглушил остальные звуки, обложившие хату со всех сторон:

— Муса, заклинаю тебя покинуть этот дом, — по татарски закричала девушка. — Все уже кончено, мой родной брат, я стала женой любимого мною человека.

Во дворе установилась тишина, даже на улице, показалось, замерло движение. Видно было, как всадник старается сдержать поводьями норовистого скакуна.

— Ты стала женой Панкрата, сына Даргана, кровника нашей семьи, а тот убил твоего деда, твоего отца и двоих сестер твоей матери, — наконец последовал надменный ответ. — Твой похититель тоже убил двух наших братьев по крови — Атаги и Бадая. Разве этого мало и разве ты не знала об этом?

Некоторое время были слышны лишь стоны, вместе с рыданиями рвущиеся из женской груди, словно плакала не сама Айсет, а ее душа. Панкрат боялся сделать лишнее движение, он понимал, что решается их судьба.

— Я об этом знала, — девушка воздела руки вверх, подняла лицо к небу, она будто сама казнила себя за свои и чужие грехи. Гортанный возглас рванулся к луне, к звездам. — Но ты тоже должен понять, мой дорогой брат, что любовь убить в себе невозможно. Она превыше всего на свете.

Джигит наверное ожидал от близкой своей родственницы именно такой ответ, он не ударился в бешенство, он даже не удивился. Главарь разбойников поднял ладони вверх, омыл воздухом лицо и уперся жестким взглядом в Айсет:

— Ты права, моя младшая сестра, любовь убить нельзя, она может уйти лишь вместе с жизнью. Ты самая любимая и умная из тейпа Даргановых, ты знаешь, что говоришь, — Муса подергал тонкими ноздрями, непримиримо сдвинул брови. — Но если ты, Айсет, не в силах избавиться от этого чувства, тогда умри вместе с любовью. Аллах акбар!

Абрек выдернул из–за пояса пистолет и выстрелил в успевшую распять себя на окне младшую сестру, затем поднял коня на дыбы, воздев саблю вверх, бросил скакуна к дому. Оружие мелькнуло в воздухе серебряной молнией, оно глубоко вошло в раму. Но за мгновение до этого Панкрат сумел оторвать девушку от окна и отшвырнуть ее за себя, она без звука распласталась на полу. Главарь опять занес клинок, готовясь поразить казака, тот успел подставил шашку, звон булата прокатился по комнатам. Снова и снова скрещивались лезвия, осыпая пространство между поединщиками снопами искр. Вокруг стояла тишина, никто не решался вмешиваться в спор, Дарган застыл у стены с приготовленной для стрельбы винтовкой, его жена сжимала рукоятку пистолета, тетка Маланья осаживала младшего Петрашку, рвущегося с шашкой на подмогу старшему брату. Снаружи разбойники с неослабным вниманием следили за поединком, они считали, что главарь обязан подтвердить звание лучшего среди них воина. За воротами усадьбы накапливались пешие и конные казаки, они пока не понимали причины, по которой прекратилась стрельба, но по первой команде готовы были броситься станичникам на выручку. Наконец Муса заставил жеребца отскочить от стены дома, он воскликнул:

— Выходи, поганый гяур, мы продолжим бой здесь, на твоем дворе.

— Паршивый горный баран, я уже перед тобой, — не заставил ждать себя с ответом Панкрат.

Он бросил короткий взгляд на невесту, девушка лежала на полу и по прежнему не подавала признаков жизни, ярость исказила мужественные черты лица казака, она вытеснила из груди остатки добрых чувств. Панкрат прыгнул в окно, перекувыркнувшись в воздухе, предстал перед обидчиком. Папаха слетела с головы, обнажив светлорусый чуб, ноздри трепыхались от гнева, в этот момент он походил на хищную птицу, готовую булатным клювом и железными когтями разорвать жертву на куски.

— Пако… — из хаты раздался взволнованный голос матери, рядом с ней напрягся Дарган, он по прежнему сжимал в руке приклад винтовки. Софьюшка сложила руки на груди. — Пако, сынок, будь мужественным, я люблю тебя…

Материнский призыв добавил Панкрату злости, теперь казаком владело одно чувство — жажда крови своего врага. Раскрутив шашку, как учил в детстве батяка, он призвал противника спешиться. Но Муса не торопился покидать седло, с беспокойством оглянувшись на прибывающих казаков, он понял, что вырваться из станицы его отряду и ему самому теперь вряд ли удастся.