Драгоценности
Шрифт:
— Schnell! — скомандовал он. — Быстро!
Она с достоинством спускалась по лестнице, но по ее щекам катились слезы. Внизу солдат ткнул ее в живот концом винтовки, и вдруг внезапно раздался страшный крик, способный моментально вызвать испуг. Солдат отпрыгнул и попятился, словно от огня, когда командир приблизился к нему. Это был тот самый офицер, который говорил с ней утром по-английски. Теперь он был в такой ярости на своего подчиненного, что солдат задрожал всем телом, затем повернулся к Саре и, извиняясь, поклонился ей перед тем, как выбежать из здания. Офицер расстроенно посмотрел на нее, он явно был огорчен случившимся. И несмотря на все ее усилия казаться невозмутимой, он заметил, как ее всю трясло.
— Приношу вам свои извинения за отвратительные манеры моего сержанта, ваша светлость. Этого больше не случится. Могу я отвезти вас в ваш дом?
Ей хотелось ответить, что она у себя дома, но она была благодарна ему за то,
— Благодарю, — сухо сказала она. Идти было далеко, а она измучилась за день. Ребенок брыкался весь день, очевидно, чувствуя ее гнев и ужас. Она плакала, упаковывая свои вещи, и чувствовала себя совершенно обессиленной, когда садилась в джип.
Пока офицер заводил мотор, несколько солдат наблюдали за ним. Он хотел показать им, как они должны были вести себя. Он уже объяснил им это. Они не должны трогать местных девушек, убивать домашних животных ради забавы и ходить в город пьяными. Им приходилось все время сдерживать себя или столкнуться с его гневом и, возможно, совершить путешествие обратно в Берлин, чтобы быть отправленными куда-нибудь еще. И солдаты обещали выполнять его требования.
— Я комендант Иоахим фон Манхайм, — представился он. — Мы очень благодарны вам за то, что пользуемся вашим домом. Мне очень жаль, что это может вызвать у вас неприятные чувства. — Они ехали по большой аллее, и немец взглянул на нее. — Война — трудное время. — Его семья очень много потеряла во время Первой мировой войны. И тут он удивил ее, спросив о будущем малыше: — Когда вы ждете ребенка? — Как это ни странно, но он казался гуманным, несмотря на форму, которую носил, но Сара не позволяла себе забывать о том, кто он и за кого сражается. Она снова напомнила себе, что она герцогиня Вайтфилд и должна быть вежливой с ним, но не более того.
— Не раньше чем через два месяца, — резко ответила она, удивляясь, зачем он спрашивает об этом. Может быть, они хотят послать ее куда-нибудь. Эта мысль ужаснула ее, и больше чем когда-либо она пожалела, что не уехала в Вайтфилд. Но кто мог даже подумать, что Франция капитулирует, что они сами отдадут себя в руки немцев?
— У нас здесь будет доктор, — сообщил он ей. — Мы собираемся использовать ваш дом для раненых солдат. Своего рода госпиталь. А ваши конюшни прекрасно подойдут для моих людей. Продуктов на ферме — в изобилии. Боюсь, — примирительно улыбнулся он ей, когда они подъехали к коттеджу, где Эмануэль ждала ее, держа на руках Филиппа, — для нас это идеальная ситуация.
— Как вам повезло, — едко заметила Сара. Едва ли это было идеально для нее — отдать свой дом немцам.
— В самом деле, повезло. — Он смотрел, как она вышла из автомобиля и взяла у Эмануэль Филиппа. — Спокойной ночи, ваша светлость.
— Спокойной ночи, комендант, — сказала она, не поблагодарив за то, что он подвез ее, и, не проронив больше ни слова, направилась к коттеджу, который стал теперь ее домом.
Глава 13
Оккупация Франции угнетала всех, а оккупация Шато де ля Мёз стала нескончаемой болью для Сары. За несколько дней немецкие солдаты наводнили имение, они были повсюду, конюшни были буквально набиты ими, в ход пошли даже стойла для лошадей. Там размешалось приблизительно двести человек, хотя они с Вильямом собирались поселить сорок — пятьдесят своих людей. Так что условия у обитателей конюшни были суровые. Немцы заняли также ферму и вынудили жену фермера спать в сарае. Старой женщине пришлось смириться с этим. Фермер и два его сына находились в армии.
Как и обещал комендант, сам замок превратили в госпиталь для раненых, своего рода санаторий для выздоравливающих. Комендант жил в замке, в одной из комнатушек. Сара видела там несколько медсестер, но большинство помощников, кажется, были дневальные и санитары, и она слышала, что там были два доктора, но никогда не видела их.
Она старалась иметь с немцами меньше дела. Она держалась в стороне, жила в коттедже с ребенком и Эмануэль. Ее раздражало, что она не может вернуться к прерванной работе и беспокоилась, что оккупанты нанесут ущерб замку. Теперь ей нечего было делать. Вместе с Эмануэль она совершала долгие прогулки, навещала жену фермера. Старая женщина, казалось, была в хорошем настроении и говорила, что немцы добры к ней. Они забрали весь ее урожай, но ее не тронули. До сих пор оккупанты вели себя неплохо. Но Сару беспокоила Эмануэль. Этой весной ей как раз исполнилось восемнадцать лет, и для хорошенькой девушки небезопасно жить в таком близком окружении трех сотен немецких солдат. Сара неоднократно предлагала ей вернуться в отель, но Эмануэль не хотела оставлять ее одну с малышом. Несмотря на установившиеся дружеские отношения, они испытывали друг к другу глубокое уважение. К тому же Эмануэль все время помнила о своем обещании Вильяму не покидать
Однажды днем, через месяц после появления немцев в замке, Сара, возвращаясь домой с фермы, увидела на старой грязной дорожке возле конюшен группу орущих, улюлюкающих солдат. Она удивилась, что они там делают, но понимала, что подходить к ним близко не следует. Все они представляли для нее потенциальную опасность. Несмотря на ее нейтральное американское гражданство, она оставалась для них врагом, а они были оккупационными войсками. Сара видела, что они смеются над чем-то, и уже направилась к дому, как вдруг увидела перевернутую на обочине дороги корзинку земляники. Это была одна из ее корзинок, а ягоды Эмануэль собирала для Филиппа, потому что он очень любил их. И тут она поняла. Они, словно кошки, играли с мышкой, крошечной жертвой, над которой издевались и мучили в кустах. И не раздумывая Сара поспешила к ним. Освещенная солнцем, в своем старом выгоревшем желтом платье, она казалась еще полнее. Ее волосы были заплетены в косу, и она перебросила ее на спину, когда подошла к ним. У нее перехватило дыхание, когда она увидела Эмануэль. Та стояла в разорванной блузке с обнаженной грудью, юбка тоже была порвана и соскользнула на бедра, а немцы издевались, глумились и дразнили ее. Двое солдат держали ее за руки, а третий целовал ее, щекоча ей грудь.
— Прекратите! — закричала Сара не в силах сдержаться от гнева. Эмануэль была ребенок, девочка, и Сара знала из разговоров с ней, что та сохранила невинность. — Немедленно прекратите это!
Она схватила одного из солдат за ружье, а он грубо оттолкнул ее, и над ней засмеялись, выкрикивая что-то по-немецки. Сара тотчас направилась туда, где стояла Эмануэль, по ее лицу были размазаны слезы, она была унижена, напугана, и ей было стыдно. Сара попыталась обрывками блузки прикрыть ей грудь, и пока она делала это, один из солдат потянулся к ней и привлек Сару к себе, прижимаясь к ее ягодицам. Она сделала попытку повернуться к нему, но он удерживал ее, одной рукой лаская ей грудь, а другой больно сжимая ее огромный живот. Она старалась вырваться, но он продолжал похотливо прижиматься к ней, и она в ужасе подумала, не собирается ли он ее насиловать. Сара отыскала глазами Эмануэль и попыталась успокоить ее своим взглядом, но было видно, что девочка насмерть перепугана. Теперь к ее страхам прибавился еще страх за свою хозяйку, так как один из солдат держал Сару за руки, а другой запустил свою руку между ног, и тогда Эмануэль пронзительно закричала, представив, что может случиться, но почти одновременно с ее криком раздался выстрел. Эмануэль отскочила, а Сара, воспользовавшись моментом, вырвалась, оставив в руках немца обрывки своего платья. Ее длинные стройные ноги и огромный живот обнажились. Но она быстро подошла к Эмануэль и повела ее прочь, только тут осознав, что рядом стоял комендант, его глаза сверкали от ярости, когда он в бешенстве выкрикивал приказания. Он все еще держал револьвер, высоко подняв его, и выстрелил еще раз, чтобы солдаты поняли, что он не шутит. Затем комендант! опустил руку и направил револьвер по очереди на каждого из них, и, добавив еще что-то по-немецки, убрал револьвер в кобуру и велел им разойтись. Позднее он приказал посадить всех их на гауптвахту, которую они оборудовали позади конюшен. Как только солдаты ушли, он быстро подошел к Саре и Эмануэль. Его глаза переполняли боль и сострадание. Комендант быстро отдал какое-то приказание ординарцу, стоявшему рядом с ним, тот исчез на мгновение и появился снова с двумя одеялами. Сара сначала накрыла Эмануэль, сама завернулась в другое одеяло. Она заметила, что это было одно из ее одеял, забытое в замке во время переезда в коттедж.
— Обещаю вам, что такое больше никогда не повторится. Эти люди — свиньи. Они выросли в хлеву, большинство из них, и они просто не имеют представления о том, как следует вести себя. Если я еще раз увижу, что кто-то из них сделает что-нибудь подобное, я застрелю его на месте. — Он побелел от гнева, когда говорил это. Эмануэль все еще дрожала от пережитого. Сара не чувствовала ничего, кроме бешенства.
Подойдя к коттеджу, они увидели Генри, играющего в саду с ребенком. Мальчика предупреждали, чтобы он держался подальше от имения, боясь, что солдаты могут пристать к нему. Но сегодня он пришел повидаться с сестрой, а Эмануэль попросила его поиграть с мальчиком, пока она сходит за ягодами.
— Вы понимаете, что они могли сделать? — Сара сделала знак рукой Эмануэль, чтобы та шла в дом. Она осталась с комендантом вдвоем и, глядя ему в лицо, продолжала: — Они могли убить моего неродившегося ребенка! — закричала она.
— Я очень хорошо понимаю и искренне прошу у вас прощения. — По его виду можно было судить, что он искренен, но хорошие манеры коменданта не смягчили Сару, поскольку она считала, что им совсем здесь не место.
— Она — молоденькая девочка! Как они посмели делать с ней такое! — Тут ее всю затрясло, и ей захотелось дать ему пощечину, но у Сары хватило благоразумия не делать этого.