Драко Малфой и Невозможное счастье
Шрифт:
Драко хохотал, согнувшись в три погибели. Гарри сквозь смех закончил:
— А Невилл покраснел как рак и говорит — а я думал, в месяц!
Через пять минут Гарри обнял отсмеявшегося Драко и крепко поцеловал в губы:
— Отошел?
— Есть немного, — блондин кивнул. — Аппарируем?
— А давай поедем на такси? — предложил Гарри. — Я так давно не целовался на заднем сиденье автомобиля…
— Поехали, — улыбнулся Драко.
Полчаса спустя таксист высадил двоих молодых людей — блондина в дорогом, но странном одеянии, и брюнета в куртке и джинсах — возле неприметного
В этом двухэтажном строении серого гранита, фасадом в двенадцать окон, располагалась единственная в Лондоне музыкальная школа для юных магов и колдуний.
Здесь же проводились концерты, в которых участвовали подрастающие дарования волшебного мира.
Ни единой слезинки.
Он не стал перечитывать письмо. Он понял, о чем там говорилось, с первого раза. Вместе с письмом черная, официальная до жути сова принесла посылку — маленький сверток, перетянутый креповой лентой. Прикурив сигарету, Драко равнодушно, без единой мысли в голове, поддел пальцами ленту и развязал ее. Потом открыл крышечку.
В коробке лежала кисть руки, окруженная почти невидимым полем анти-разлагающего заклятия, и потому выглядевшая до абсурдного живой — кисть, лишенная запястья, предплечья, локтя, плеча, ключицы, груди… тела… Она могла быть чьей угодно; что с того, что безымянный палец украшало — разве может что-то украсить мертвую руку? — золотое, невероятно тонкой работы кольцо — множество маленьких дракончиков, сплетенных не то в дружеской схватке, не то в танце, не то в любовном объятии. Вместо глаз у них были вставлены мелкие изумруды — раньше Драко сказал бы мерцали. Теперь они были мертвы, так же, как и сама рука. Кому нужна рука без человека? Кто додумался прислать ему это? Почему было просто не сжечь ее и не развеять пепел где-нибудь над полуразрушенным Эдинбургом?
Драко закрыл коробку и подошел к окну. Он тихо зашипел, когда сигарета ожгла его губы, и тут же поморщился — не от боли, а от противного вкуса горящего фильтра. Он притушил сигарету о подоконник, и она упала на пол, на его чудесный персидский ковер — еще одна веточка, принесенная заботливым воробушком Драко в их теплое гнездышко. Он ненавидел мусор в доме, он сдувал пылинки с каждой побрякушки из дутого стекла, что украшали каминную полку. Но не теперь.
За одиннадцать лет замок, бывший тюрьмой почти всю его жизнь, сумел стать родным и любимым домом. И вот сейчас, в одночасье, он снова стал — нет, не тюрьмой. Гробом.
Драко как-то отстранено подумал, что ведь он знал. Знал еще до того, как сова влетела в окно, понял в тот момент, когда система охранных чар оповестила, что к Имению подлетела почтовая сова. Знал, когда услышал о бомбежке Эдинбурга сегодня на Диагон-аллее, знал, когда проснулся утром, и его охватило странное сосущее беспокойство, желание выйти из дома, куда-то пойти, что-то сделать, с кем-то поговорить… то, чего ему, одиночке, уже давно не хотелось.
Наверное, знал и полтора месяца назад… точнее, пятьдесят восемь дней назад, когда Гарри простился с ним и Сольвейг и снова уехал.
А может, и не было никаких предчувствий, но сейчас, когда он знает, ему кажется, что так было всегда? Но если бы было — разве бы он отпустил
Отпустил, — произнес кто-то вслух, и Драко вздрогнул, оторвавшись от окна; его взгляд заметался по комнате, и только через несколько минут до него дошло, что это сказал он сам.
Он вновь отвернулся к окну, и тогда, как это часто бывает, пришла светлая, веселящая душу, как пузырьки шампанского, уверенность — что все это шутка, и что сейчас руки Гарри обовьют его сзади и голос мурлыкнет в ухо — разыграл я тебя? Драко так страстно захотелось, чтобы это случилось, что он готов был простить и неуместность, и жестокость шутки. Она была ничуть не жестокой по сравнению с правдой.
Он не подошел, не заключил в теплые объятия, его дыхание не коснулось шеи. На кровати — на их с Гарри кровати — лежала посылка в траурной ленте. И так будет теперь всегда.
Надо было двигаться. Готовить похороны, сообщать друзьям, родственникам, самое ужасное — Сольвейг…
Вжимаясь лбом в холодное стекло, Драко Малфой ждал, когда его сердце разорвется.
История вторая. Женщина в поезде
Слышишь, слышишь -
Дождь крадется по ступенькам крыш.
Тише, тише,
Он все ближе, что же ты не спишь?
Нынче ночью
Снятся сны о солнце и тепле.
Впрочем, если хочешь,
Я спою тебе об иной земле…
Это произошло тем самым первым летом. Гарри нравилось считать его первым — первым летом после Хогвартса, первым летом после Вольдеморта, летом, когда он покинул Дурслей, летом, с которого началась их с Драко совместная жизнь. Пока еще не в законном браке — не то чтобы для Гарри это имело какое-то значение, но почему-то все окружающие, те, которые считали себя ответственными за судьбы двух юнцов, решили, что им следует повременить со свадьбой до окончания с одной стороны, Школы авроров, с другой — Университета. Ни Гарри, ни Драко не возражали. Это не имело значения и уже ничего не могло изменить. Драко вообще предлагал забыть об этой свадьбе… но Гарри не согласился.
— Хочу, — строго сказал он, и Драко покорно кивнул.
Сдав экзамены в Школу Авроров, Гарри вернулся к Дурслям — просто потому, что он не знал, куда еще ему возвращаться. Очевидно, предполагалось, что жить они с Драко и Сольвейг будут в Имении… но Гарри же не мог вот так запросто поехать туда. Хотя бы потому, что он попросту не знал, где находится Имение, и можно ли туда вообще добраться…
И он отправился к Дурслям — если бы они удивились, увидев его на пороге своего дома, он всегда мог сказать, что приехал за вещами.
Дурсли не удивились. Дурсли даже не выразили недовольства — наверное, оттого, что теперь Гарри был совершеннолетним волшебником и мог колдовать в любое время и в любом месте. Гарри прибыл поздним вечером — долг родственников обязывал оставить его на ночь, что и было исполнено, хотя и без особой радости для обеих сторон.
В комнате было темно, но от окна пролегла по комнате лунная дорожка, захватившая пухлую сумку и край обшарпанного сундука. На кровати, глядя на луну огромными и темными — наверное, так казалось, потому что их не закрывали очки, — глазами, лежал Гарри. Он думал.