Драко Малфой и Невозможное счастье
Шрифт:
— Ха-ха, — ответил Снейп. Впрочем, без особого сарказма — он был слишком встревожен.
— Мне не по себе, — пробормотала Гермиона. — Очень не по себе… А что если они опоздают?
— К чему? — спросила Сольвейг. — К вольдемортовой побудке? Этого, боюсь, не предотвратить, если у Люциуса все получится.
— Если они намерены только вытащить Сольвейг, то все в порядке, — пробормотала Гермиона.
— Что значит — если? — удивилась Паркер. — Они и намерены. А что, нет?
— С учетом того, что это Поттер… — медленно проговорил Снейп. — Вполне
Сольвейг пожала плечами.
— Столько раз пытались, что боюсь, это банально невозможно.
Гермиона вздохнула.
— Вольдеморт должен как бы родиться заново. Это не то же самое, что было с Квиррелом, например, не просто паразитирование на чужом теле. Это именно что новое рождение. Так что теперь его можно будет и убить. Я так думаю. Если убить его новое тело.
Паркер смотрела на нее в полном шоке — пожалуй, если бы Гермиона не была в таких растрепанных чувствах, ее бы это выражение лицо крайне порадовало.
— Черт, не будут же они убивать Сольвейг! Что за бред!
— Не будут, — согласился Снейп. — Если успеют раньше Люциуса. А если нет… то что им останется?
Теперь они уже бежали. Гарри обогнал Драко, и теперь тот видел его спину — светло-серую футболку в мокрых разводах. Свитер, одно из произведений миссис Уизли, Гарри скинул раньше, тогда же Драко сбросил и свою мантию.
Они бежали; бежалось легко — коридор уходил вниз и постепенно расширялся, и к тому же, становилось светлее, и скоро Драко загасил палочку.
Малфой не знал плана Гарри и даже не задумывался над ним. Наверное, он подаст знак, что нужно сделать. А если нет… впрочем, Драко не думал о том, что будет после этого сумасшедшего бега по подземелью. И будет ли что-то. Он знал, что больше не позволит Гарри уйти одному — совершенно точно.
Свет становился ровнее и ближе. Пахнуло дымом — и магией, старой, но при этом знакомой… на вкус? Запах? Драко помнил, откуда он знает это ощущение — такое же колдовство, вязкое, как болотная вода, заполняло гробницу Реддлей ровно семнадцать лет назад. Семнадцать? Ну да, сегодня 5 апреля, день рождения Сольвейг.
Открытие так поразило его, что он захотел остановиться и окликнуть Гарри… но тот вдруг замер сам, и Драко понял, что они на месте.
Они стояли перед аркой, за которой мерцал свет и звучали слова заклинания. Гарри замер лишь на мгновение, и в это мгновение не было времени ни на объятия, ни на прощальные слова. Он просто обернулся и посмотрел на Драко — миг, не более того, и взгляд, короткий, как этот миг.
А потом обернулся и кинулся в арку. Если бы кто-то наблюдал за ними со стороны, он бы вовсе не заметил заминки. И Драко, не медля, кинулся за Гарри.
Необычайно обострившимся взглядом он отметил все — Дамблдора, приподнимавшегося с больничной каталки, чье-то тело на полу и разметавшиеся золотые волосы, Финнигана, почему-то съежившегося в углу, Люциуса с воздетыми руками и выражением торжества на лице, и Сольвейг, неподвижно
«Опоздали!» — мелькнула короткая мысль. В этот момент Люциус замолчал, и в помещении вдруг стало темно, словно все накрыли покрывалом, только фосфорически светились линии на полу.
А Гарри уже летел к пентаграмме, и все замедлилось, а голова Драко работала быстро-быстро, и за те доли секунд, что Гарри мчался к их дочери, Драко вдруг понял, что тот хочет сделать, и что самое ужасное, понял, что придется сделать ему…
Гарри не вытолкнул Сольвейг даже — он выбил ее из пентаграммы своим телом, и она упала далеко за пределы светящихся линий, похожая на срезанный под корень белый цветок.
Руки Гарри взметнулись, словно пентаграмма решила распять его по своим углам; яростно и беспомощно закричал Люциус. Драко замер, чувствуя, что его рука с палочкой, помимо воли, ползет вверх.
Зеленые глаза смотрели прямо на него. Драко казалось, что он слышит мысли, от которых отделяли его эти два сияющих изумруда. Впрочем, может быть, так оно и было? Или так оно и было всегда, только Драко не задумывался над этим.
«Вот он, твой выбор, — говорили глаза. — Ты знаешь, что выбрал я. Я спас ее, но смотрю на тебя. Ты будешь последним, что я увижу, последним, на что я хочу смотреть. Я хотел бы смотреть на тебя всегда… прости, кажется, у меня не получится. Прости».
— Прости, — повторил Драко то ли вслух, то ли про себя. Зеленые глаза смотрели не отрываясь. В руке дрожала палочка. Мгновения растянулись на тысячу лет.
Он не хотел видеть, как зелень затмят красные огни. И когда алые искры вспыхнули в самой глубине, где темно-зеленое переходило в тьму зрачка…
— Авада…
Лицо Гарри озарилось торжеством. Но торжеством не Вольдеморта — Гарри Поттера, наконец-то окончательно победившего.
— Кедавра!
Вопль рассек свод; пентаграмма взорвалась холодными лезвиями света. Падая на колени, Драко успел увидеть, как его возлюбленный с торжествующей улыбкой на губах оседает на пол.
И рванулся к нему.
А потом его сердце разорвалось.
Старый, очень старый волшебник, он неоднократно наблюдал, как со смертью кого-то значимого рушится и то, что он сотворил. Иногда буквально. Он ждал, что своды обрушатся, погребая его под тяжелым камнем — теперь уже навсегда; он даже успел пожалеть, потому что когда он вернулся, ему так захотелось жить…
Но потолок выстоял, только бороду, и без того седую, припорошило серой пылью.
Он приподнялся, разом осознав, что он по-прежнему стар, да еще и все тело затекло просто невозможным образом. Кто-то шевелился — он увидел боковым зрением и повернул хрустнувшую шею, чтобы посмотреть.
Это была девушка в белом платье, красивая юная девушка с волосами невероятного платинового оттенка, который мог быть только у человека, в чьих жилах текла кровь Малфоев. И хотя в последний раз, когда Дамблдор ее видел, ей не было и дня от роду, он ее узнал.