Дракон Потапов и украденное сокровище
Шрифт:
– Это не просто фонарь, это юкими – фонарь для любования снегом.
– Что?!
– Ну, это у вас в России снег лежит полгода и всем надоел. А у нас в Киото он выпадет на часок, и все бегут любоваться и стихи сочинять. У фонарей юкими специально сделана плоская крыша, чтобы снега больше поместилось и он не сразу сполз.
– Но если фонарь зажечь, камень нагреется, и снег растает!
– Так не надо его зажигать! Любуйся снегом, а не огнем. В мимолётности красоты снега есть своя прелесть.
«Ага, мимолётность снега – лёг в октябре и лежит до апреля», – вспомнил родину Потапов.
–
– О, я видел такой в Кинкакудзи! – вспомнил Потапов. – Там в воде плавали кленовые листья, очень здорово смотрелось.
– Нет-нет, это другой сосуд, в который кладут листья или цветы, – поправил Амэ-но-ано. – Каменные сосуды и фонари так любят в Японии, что иногда это доходит до абсурда. У нас в Киото, в храме Котоин хранится знаменитый сосуд, сделанный из камня от фундамента императорского дворца в Корее. И красивый каменный фонарь работы знаменитого мастера. Этим сосудом и фонарём владел знатный и богатый даймё и храбрый военачальник периода Момояма по имени Хосокава Тадаоки.
– Периода чего? – не понял Потапов.
– Это 1568–1600 годы, – объяснил Амэ-но-ано. – Тадаоки так любил свой каменный фонарь и сосуд для омовений, что брал их с собой, когда переезжал из Киото в Эдо (так тогда назывался Токио). Между Киото и Эдо более 500 км, и синкансенов тогда не было. Путники добирались пешком и в носилках две недели, а если разливались реки, то и все четыре.
– Ух ты! Такую тяжесть переть за столько километров! И прямо сам этот Тадаоки тащил на себе две эти каменюки? Какой молодец!
– Нет, что ты! Он же богатый человек, у него сотни слуг, может, тысячи. Слуги и несли.
– А-а, – разочаровался Потапов. – Я думал, он сам нёс. А если слуги, то отчего бы и не взять? Слуг много, можно «каменный водопад» с карпом заодно прихватить с собой в Эдо.
– Ты не понимаешь, это пример любви к искусству, – сказал Амэ-но-ано. – Показывает изысканность вкуса даймё Тадаоки.
«Легко любить искусство за чужой счёт», – подумал Потапов, но не сказал, чтобы не обидеть Амэ, который, похоже, искренне восхищался этим Тадаоки.
– Вот и садовники, – показал Амэ-но-ано.
Потапов увидел трёх человек в рабочей одежде. Они стояли на коленях, в руках у них были пинцеты и маленькие лоточки. Они выщипывали из плотной и на потаповский взгляд безупречной плоскости мха что-то миниатюрно-лишнее.
– Конити-ва, Амэ-но-ано-сама, – поклонились они.
Амэ кивнул и спросил:
– А почему вас трое? Где Широ?
– Его сегодня нет, господин, – снова поклонился один из садовников, самый старый. – Вчера он работал дотемна. Мы говорим: «Уже ночь, пора домой». Широ говорит: «Идите, я ещё буду работать». Нам стало стыдно, и мы тоже остались. Хотя работать при свете луны – только портить мох. Тем более Широ – плохой садовник, он и при солнечном свете допускает брак.
– Вы поступили неправильно, – нахмурился Амэ-но-ано. – Ночью недопустимо ухаживать за мхом, можно вслепую загубить хорошие растения.
– Да, господин, – хором сказали все трое и поклонились.
– Но мы не могли уйти отдыхать, пока Широ работал, – объяснил старик садовник. – Это стыдно. Хотя он гнал нас.
– Он почему-то хотел остаться один, вы ему в чём-то мешали, – задумчиво сказал Амэ-но-ано. – Что было дальше, Иоши?
– Мы решили всё-таки пойти домой, – продолжил старый садовник. – Мало ли что придумает этот сумасшедший немой гайдзин! Но я беспокоился за мхи. А вдруг Широ сошёл с ума и начнёт буйствовать и топтать мох? Я спрятался за вон тот каменный фонарь. Широ ещё немного поработал, потом встал и огляделся. Он увидел, что нас нет, и удовлетворённо кивнул. И пошёл в сторону пруда. Но он сделал только пять шагов, как к нему подошёл большой серый дракон. Прямо по мху! Он топтал драгоценный мох!
– Варвар! – содрогнулся Амэ-но-ано и сжал кулаки.
– Я хотел броситься на него, но мне показалось, что правильнее будет подождать и выяснить, в чём дело. Я ошибся, мой господин?
– Нет-нет, Иоши, ты старый мудрый человек, ты всё сделал правильно, рассказывай дальше.
– Рассказывать почти нечего, – вздохнул Иоши. – Они ещё несколько минут топтали мох и что-то обсуждали. Я стоял далеко и не слышал. Большой серый дракон говорил надменно и сердито, а Широ оправдывался. Потом Широ начал говорить сердито, а дракон замолчал. Потом они пошли куда-то. И всё. Сегодня мы с Сэберо и Хироки всё утро выправляли то, что они вчера натоптали.
– Почему ты назвал Широ немым гайдзином? – спросил Амэ-но-ано. – Он не немой. А гайдзин – это презрительное название иностранца.
– Потому что Широ – не японец, – опять поклонился Иоши. – Он чуть-чуть говорит по-японски и имеет узкие глаза, но это не делает его японцем.
– Но ведь вы работаете с Широ третий… нет, четвёртый сезон!
– Нет, господин, это не тот Широ. Тот Широ не пришёл. Вместо него неделю назад явился этот Широ.
– Иоши, ты должен был рассказать мне всё это вчера вечером, когда пришёл большой серый дракон! – воскликнул Амэ-но-ано. – Ты предотвратил бы большое несчастье.
– Я так и хотел, господин, – поклонился Иоши. – Но Сэберо и Хироки подняли меня на смех. Они сказали: «Старый Иоши совсем выжил из ума. Он насмотрелся гайдзинских фильмов-боевиков, и ему везде мерещатся шпионы».
И старик кивнул в сторону двух молодых помощников. Те потупились.
– Так, – сказал Амэ-но-ано. – Смеяться над пожилым человеком невоспитанно и нарушает заветы Конфуция. Вы оба уволены за непочтительное отношение к старшим. Я не могу доверить мои драгоценные мхи людям, которые не уважают старость и не помнят Конфуция. Скорее, Потапов, скорее, вдруг мы ещё успеем. Иоши, куда пошли этот лже-Широ с сэром Сэвилом… ну, с серым драконом?