Дракон Третьего Рейха
Шрифт:
Близнецы, выглядевшие несколько недовольными, мелькали и мельтешили, норовили упорхнуть под потолок. Проикав приветствие, Дитрих приступил к наиболее сложной части своего выступления. Он постарался открепиться от ненадежной стены, которая выскальзывала из-под него (не уступая в этом подло брыкающемуся полу), принял гордую позу и молвил торжественно:
— Я н-ндеюсь, гнералы, мы-с-с-с, ч-черт! мы-с-с-с… мы с-с-с вами ссработаемся! Я ндеюсь… — добавил он для пущей важности.
— Я тоже, — процедил фон Топпенау сквозь зубы.
Он бы с огромным удовольствием прямо здесь же и расстрелял нахального майоришку, но, кроме него, вести клятый экспериментальный
Представив себе этого дородного старика с лезвием в руках, охотящегося в парке преимущественно на дам, у которых, как известно, пуговицы и красивее, и разнообразнее, генерал невольно заулыбался. В защиту переминавшегося у стенки майора выступил голос крови, и Топпенау быстро сдался. Церемонию расстрела пришлось отложить на неопределенно долгий срок. Впрочем, как все истинные аристократы, генерал был терпелив и кроток.
Что касается самого экспериментального танка — да, это был неописуемый красавец. Плоский, тяжелый, мощный, достижение техники, взлет конструкторской мысли — что и говорить. Немного раньше, воюя в Европе, или немного позже, когда закончится вся эта неразбериха здесь, в этой варварской стране, Топпенау и сам бы порадовался тому, что такая машина существует в действительности. Но именно сейчас, когда все выходит из-под контроля, глазом моргнуть не успеешь, экспериментальный танк (читай — лишняя ответственность) в бригаде ему был на дух не нужен. Однако этому болвану… то есть фюреру, не возражают. И если он лично препоручает вашим заботам какого-то молодого майора-изобретателя, то вы обязаны принимать этого протеже наиразлюбезнейшим образом, невзирая на то как вы лично относитесь к изобретателям, их изобретениям и самому рейхсканцлеру Великой Германии.
Но об этом даже думать лучше в звукоизолированном месте.
Сам генерал фон Топпенау — как ему представлялось — не уступал ни в чем легендарному Зигфриду и от своих подчиненных требовал того же. Правда, в войне с Советами он не понимал почти ничего, хоть и не осмеливался в этом признаться даже самому себе.
Советские военачальники воевали более чем странно, доводя врага до полного ошумления и привычки заниматься не противником, а собой, потому что противник все равно поступит против всех и всяческих законов здравого смысла. «Что это значит?» — наверняка поинтересуетесь вы. Постараемся объяснить.
Предугадать, что начнут вытворять советские войска на данном участке фронта, — дело безнадежное, и если ты не Нострадамус и не Гермес Трисмегист, то лучше скромно и, главное, своевременно уйти в тень, чтобы твое личное мнение не было никем зафиксировано. Это единственный способ сохранить голову на плечах. Точнее, это может быть удачным способом, но вообще лучше быть готовым к тому, что все равно чего-то не предусмотришь.
Судьба Паулюса и Гейдриха снилась в кошмарных снах абсолютно всем высоко — или даже среднепоставленным офицерам, с которых могли спросить за какое-либо событие на их участке фронта. А что можно отвечать?
Русские могут упорно атаковать какую-нибудь высотку, губя десятки и сотни людей, хотя любому ясно, что единственное, чего они добьются, — это полного уничтожения своей части, пущенной в расход каким-нибудь ополоумевшим комиссаром, который додумался сказать им, что Москва находится как раз там. Географию они в большинстве своем знают из рук вон плохо, а вот слово «Москва» действует на русских магически: они способны пробиться через любые, самые невозможные преграды, если стремятся в этот населенный пункт. Не стоит даже пытаться угадать, зачем им это. Если, скажем, немцу сказать:
— Там Берлин…
То он либо спросит:
— Ну и что?
Либо скажет:
— Вы ошибаетесь, Берлин там-то и там-то, — в зависимости от того, указали вы верное направление или же нет.
Русские же, следуя своей непостижимой логике, не станут ориентироваться на стороны света или реагировать на милое их сердцу слово, как на определенный географический пункт. Москва для них — символ, причем символ драгоценный. У них даже песня есть с такими странными строками:
Друга я никогда не забуду,Если с ним повстречался в Москве.Если кто-то считает, что эти слова звучат нормально, значит, он тоже русский. И его действия невозможно просчитать, будь ты семи пядей во лбу или трижды дипломированный психиатр, что до некоторой степени отличается от узкой военной специализации.
До 1941-го вермахт воевал, а не копался в тонкостях национальной психологии. В 1941 году немецких военных несколько удивило, что в России военная стратегия и психологический диагноз ничем существенно друг от друга не отличаются.
Невероятная российская безалаберность создает удивительно благоприятные условия для совершения подвигов; и почти все русские как-то сами собой рождаются и растут героями. Героизм у них в генах, в крови, и еще изрядную часть его они впитывают с материнским молоком.
Например, они могут отбиваться вдвоем-втроем от бесконечно превосходящих сил противника до последнего патрона. Просто так. Не почему-то, а потому, что «не отдадим врагу ни пяди родимой земли», хотя отступить и разумнее, и со всех сторон выгодней. Но родимая березка зачастую бывает дороже жизни, и по этой причине никогда не угадаешь, что именно придется брать с боями — хорошо укрепленный пункт, занятый советскими войсками, или полуразваленный сарайчик с парой копен сена, сгнившего в позапрошлом году. И если защищаемый ими пункт стратегически важен, то тут уж изволь класть своих солдат штабелями и при этом быть готовым к тому, что все равно ничего путного не добьешься.
Что можно ответить ставке, если даже русские собаки отличаются от уважающих себя европейских псов? Обвязанные гранатами, они кидаются под танки, и этот факт просто не укладывается в стерильных немецких мозгах. Единственное, за что остается благодарить Господа, так это за то, что человекообразные обезьяны не выносят северных холодов и снега, иначе русские и их бы обратили в свою необъяснимую веру и те маршировали бы с ППШ наперевес, распевая гимн страны, сделавшей их, мартышек, свободными, счастливыми и вполне равноправными.