Драконовы кончары (Smocze koncerze) (KG)
Шрифт:
Ксендз Лисецкий тоже облегченно вздохнул. Его настроение явно поправлялось, потому что он даже обратился к пану Михалу, которого считал серым, не стоящим и плевка мелким шляхтишкой. Но панцирный только пожал плечами и невежливо буркнул в ответ. Он не любил долгополого, да и дивиться этому не было чего. Зато он повернулся в сторону Семена и махнул тому со значением. Командующий гусарами кивнул в ответ и направил коня направо, в сторону города. Якуб сглотнул слюну и направился за рыцарем. Крылатые всадники не должны были скрываться за стенами твердыни, а только проехаться по улицам рядом с зоной боев.
– И куда же это вы, господа? – Лисецкий обернулся и заметил, что половина его эскорта уезжает.
Пан Михал схватил его коня за узду и без церемоний потянул за собой.
– Не ваше, пан ксендз, дело, - буркнул он.
– Как это не мое? Канцлер назначил мне гусар в качестве прикрытия, они мне нужны, чтобы обеспечить безопасность. Я протестую! Это самоволие! – возмутился священник.
– Будь добр, долгополый, заткни хавало! – процедил раздраженный панцирный, не желая того, чтобы гвардеец обратил внимание на удаляющихся поляков. – Они приказы выполняют, так что нечего им мешать. За своим носом и своими обязанностями следи.
Ксендз вскипел от гнева и уже набрал воздуха, чтобы достойно ответить наглецу, как где-то неподалеку раздался треск, словно бы упавшей с ясного неба молнии, а через мгновение воздух сотрясся от раската грома. Лисецкий съежился в седле и подогнал коня, чтобы как можно быстрее очутиться за толстыми стенами крепости. Теперь уже на панцирных ему было наплевать. Пан Михал провел их взглядом вплоть до конца улицы и направился за ксендзом.
Приказы от канцлера они получили рано утром, когда битва за город была в самом разгаре. Гнинский вызвал ротмистра панцирных к себе в шатер. Когда пан Михал туда вошел, застал там разговаривающего с дипломатом Семена Блонского. Гусар буквально расцвел, увидав пана Михала. После последней стычки все начали считать панцирного исключительно бравым воякой, а вдобавок – счастливчиком. Выбрался живаым из грозящей смертью ситуации да еще спас от неприятностей молодого каштелянича Тадеуша. Уже второй раз за последние несколько дней проявил свое умение и силу духа, теперь уже никто не осмелился бы посмеиваться над ним.
– Хорошо, что вы, мил'с'дарь, здесь, - коротко приветствовал его Гнинский. – Сразу же перейдем к делу, потому что жалко времени. Вот план Стамбула, нарисованный по памяти Спендовским, моим переводчиком, который немного знаком с городом.
На столе, занимавшем приличную часть шатра разложили лист бумаги с эскизом, на котором толмач нарисовал очертания полуострова с пересекавшим его заливом. На нем он обозначил несколько ключевых объектов, но ни единой улицы или ворот. Пан михал был удивлен тем, что у посла нет никакого плана Стамбула. На удивление хорошо он был экипирован для похода в столицу неприятеля, но о такой важной штуке забыл?
– Наверняка, как и ксендз Лисецкий, вы удивились, что я предложил визирю поддержку наших хоругвей, ничего не требуя взамен, а? – заговорил Гнинский. – То была только видимость, чтобы при турецких сановниках не выглядеть нищими, только я не забыл о том, зачем меня прислал сюда его величество. В кулуарах беседы все так же продолжались. К сожалению, дани отменить мне не удалось, зато, по крайней мере, я добился освобождения пленников. И даже не тратя на это состояния. На рассвете Кара Мустафа прислал гонца с письмом. Пан Спендовский расшифровал все эти языческие закорючки: это акт помилования всех польских пленных, которыз содержат в Семибашенной Крепости.
Он вручил пенал пану Михалу, который не совсем понимал, что с ним делать. Сам он по-турецки читать тоже не мог, так что осмотр письма расходился с целью.
– Возьмите письмо, милостивые судари, и привезете сюда несчастных, которые попали басурманам в лапы и теперь сидят в яме. В крепость вас проведет гвардеец, предоставленный визирем, - пояснил посол. – Этим займется один из вас. Кто конкретно? Это я оставляю вам. У второго будет другое задание. Под предлогом сопровождения эскорта он покинет дворец и в нужный момент со своими людьми удалится.
Оба рыцаря поглядели один на другого, но не прерывали Гнинского. Лишних вопросов они тоже не задавали, терпеливо ожидая объяснений.
– Кара Мустафа принимает нас в гостях не только из дружеских отношений и по доброй воле. Он желает следить за нами и в самом крайнем случае воспользоваться для защиты города. Я уверен, что если бы даже наступление закончилось для турок неудачей, он не отпустит войск и не покинет Стамбул. Он будет сражаться до конца, потому что спасение столицы для него – это быть или не быть. Если город падет, визирю будет конец. Из этого следует, что он наверняка проследит за тем, чтобы все сражались до последнего, чтобы победить врага. Опасаюсь, что он приказал закрыть ворота и отослать суда на другую сторону залива, чтобы не допустить бегства обитателей. Сегодня каждый горожанин, независимо от своих способностей, станет частью ополчения, и ему придется сражаться, хочет он того или не хочет. А я не собираюсь жертвовать жизнями, как своей, так и моих подчиненных в сражении за карьерный рост и успехи великого визиря. Как только ситуация будет указывать на близящееся поражение, мы покинем дворец и этот несчастный город.
– Ну а закрытые ворота? – не сдержался Семен. – Мы должны ими овладеть?
– Если будет нужно, тогда конечно, - кивнул головой Гнинский. – В связи с этим, один из вас отправится освобождать пленных, а второй, пользуясь случаем, отправится в разведку. Необходимо проверить возможности покинуть город и узнать, как там идут сражения. Как только этот второй посчитает, что необходимо быстро убираться и выяснит дорогу для бегства, он тут же вернется. Если будет нужно, с боем пробьем выход из этой преисподней.
Оба рыцаря, соглашаясь, покивали головой, принимая приказы к сведению. А потом Семен попросил Гнинского поручить ему более сложную часть миссии.
– Мил'с'дарь Пиотровский уже проявил отвагу и боевой дух, а вот у меня еще не было случая заглянуть в львиную пасть, - сказал он. – Пан канцлер, разреши мне командовать разъездом.
Пан Михал не заявлял претензий, собственно говоря, у него никогда не было особого желания проявлять сумасшедшую отвагу в бою, а если такое с ним и случалось, то исключительно по случаю. Даже в молодости он старался избегать пьяных выходок и всяческого рода скандалов.
Но когда гусары исчезли вдали, в нем пробудились угрызения совести. В разведывательную вылазку они отправились без проводника, не зная ни города, ни языка. Правда, по Стамбулу разошлась весть, что поляки спасли от разгрома отряды янычар и даже выбили целую орду одержимых. Многие беженцы дружески махало им, так что двенадцать гусар не подвергнутся атаке черни. Не нападут на них и султанские солдаты, но вот, не зная города, они легко могут попасть в неприятности. Вместо того, чтобы определить дорогу бегства для ычего посольства, они, просто-напросто, затеряются в путанице улочек.