Драконы - кто они?
Шрифт:
Так продолжалось целых двенадцать лет подряд. Как ни старался князь найти способ справиться с этой напастью, не нашёл. 'Великие жертвы приносил Хродгар своим богам, но идолы не давали ответа'.
– Зато я дам ответ, - опять пробурчал всё тот же вредный спутник.
– Дезертиры и выдавали себя за Гренделя. Сплавали они по намеченному адресу, да, видать, не слишком удачно: и награбили не столько, сколько хотелось, и уцелели далеко не все. Пришлось им спешно улепётывать обратно. А уж на родине ничего им не оставалось делать, как жить грабежом да скрываться от глаз князя и набранной им новой дружины.
Кстати: в поэме упоминается о том, что в стране данов имелось множество глухих и страшных мест,
А я скажу вреднюле: и это - поклёп! Если бы дезертиры опустились до грабежа мирных селян, то оказались бы без какой бы то ни было помощи и поддержки с их стороны. На такую глупость ни один из умных разбойников не пойдёт; вспомним хотя бы славного английского Робина хорошего ихнего Гуда.
Ворчун опять за своё: дезертиров спонсировал князь соседнего племени гаутов. Даны-то, как утверждает историческая наука, захватили Ютландский полуостров в пятом-шестом веке, то есть - совсем недавно. А до того времени удобным, защищённым от вражеских набегов полуостровом владело некое германское племя; скорее всего - те же гауты. Так что, в глазах гаутов и их князя, кровавая малина данских дезертиров выглядела очень даже гуд. Да и каждый из данских бандитов воспринимался гаутами не как опасный разбойник (robber), а как живущая в чужих кустах малиновка (robin), сладко поющая о несчастьях исконного противника. Гаутский князь даже, ради обеспечения наилучшей координации своих действий с разбоями партизанской шайки дезертиров, заслал к данам, в качестве резидента, своего родственника Эгтеова. Тот, якобы, натворил что-то такое, что было очень нехорошо для гаутов, но очень хорошо для данов. Данский князь поверил этой 'легенде', раскрыл для Эггеова свои объятия, принял его в свой дворец и в свою дружину. Простофиля-князь даже не догадывался, что перебежчик работает не на него, а на Гренделя. Потому-то пресловутый Грендель и был неуловим, что всегда знал о планах князя и о конкретном местоположении княжеской дружины.
Ох-хо-хо; да это - не спутник, а... противопутник какой-то! Неужто непонятно: не мог Эгтеов быть пособником и наводчиком разбойников. Ведь данский князь 'в лихую годину дал ему приют и пищу и уплатил за него дань'. Разве стал бы приличный человек отвечать злом на добро? И разве не Беовульф, сын того самого Эгтеова, спас данов от Гренделя? Кто, как не отец, подвигнул сына на свершение такого подвига?
Попробуем, опираясь на сведения из поэмы, развернуть предысторию появления Беовульфа в стране данов. Итак, по порядку:
Эгтеов, после довольно длительной службы у князя данов, вернулся к родным пенатам, где вмиг преобразился из гонимого изгоя в, по оценке князя гаутов Хигелака, 'благородного воина'. К сожалению, в поэме не указывается, за какие подвиги Эгтеов удостоился такой метаморфозы; несомненно лишь то, что свои выдающиеся подвиги он совершил во время проживания на чужбине. Что ж; каждое государство, хоть современное, хоть древнее, имеет право на свои секреты.
Но, надо полагать, благородный Эгтеов, несмотря на то, что его личные беды остались позади, не мог не мучиться болью сострадания к полюбившемуся ему данскому народу; отчего и быстро умер. Но перед смертью он всё же успел поделиться своей болью с сыном. Отчего боль по утрате отца у Беовульфа ещё больше возросла.
Через какое-то время Беовульф, не выдержав тяжести навалившихся на него переживаний, обратился к своему князю с просьбой отпустить его для оказания братской помощи страдающему данскому народу. Ну и, конечно, чтобы его отец, узнав, что на этом свете его дело продолжено, на том свете успокоился.
Князь гаутов также проникся сочувствием к данам и Эгтеову, но отпустить Беовульфа одного не решился. Князь ошибочно считал Беовульфа абсолютно никудышным воином; тот 'издавна в княжьем зале сидел на дальнем конце лавки'; вот и боялся за него. Думал, что погибнет бедолага на чужбине. Но и отказать Беовульфу в его просьбах не мог, зная, что давние знакомцы Эгтеова в стране данов пойдут на доверительный контакт лишь с его сыном. А потому и отдал под мудрое и умелое руководство Беовульфа четырнадцать своих лучших дружинников. После чего Беовульф, во главе отряда вооружённых до зубов гуманитариев и под негуманный смех скаливших зубы соплеменников 'Эх, как бы нашему теляти волка задрати', отплыл на помощь к совершенно отчаявшемуся данскому князю.
И - в первую же ночь, без меча или какого-то другого оружия, одними голыми руками расправился с великаном. Схватил великана за его огромную великанью руку и дёрнул её хорошенько; та, конечно же, напрочь оторвалась. Видать, глупый великан, от неожиданности, забыл, что он совершенно неуязвимый. После чего он так растерялся, что, даже не напомнив Беовульфу о неправильности его поступка, молча ударился в бега.
А вот Беовульф нисколько не растерялся, но сразу же подвесил оторванную у великана руку под самый потолок замка. Наверное, для того, чтобы великан, если вдруг вернётся за ней, её не достал и обратно не одел. А может быть, для того, чтобы никто из данов не смог её рассмотреть. Добрый был Беовульф, не хотел пугать данов видом страшной когтистой лапы великана. А как только подвесил её, спать улёгся. Видать, всё-таки знал: ни сам великан, ни кто-то из его друзей и родственников этой ночью здесь не появятся.
Настало утро, но данский князь пойти в свой бывший дворец не решался; всё-таки ночью раздавались шум, крики. Вдруг Грендель не наелся как следует, и теперь ждёт упитанного князя в засаде... Наконец князь придумал: выбрал самого худого, никчемного слугу (воина пожалел, воины стоили намного дороже) и послал его на разведку. А когда узнал, что под потолком дворца висит кусок великана, несказанно обрадовался и велел готовить пир в честь Беовульфа. А своих собственных воинов отправил в погоню за чудовищным оборвышем.
Огромные следы, политые вонючей чёрной кровью, привели преследователей к болоту. Сыскали и следы, выходившие из болота на его противоположной стороне; но те были не такими огромными. Пуаро и Холмса среди данских сыщиков не оказалось, и подсказать, что все следы, и входившие в болото, и исходившие из него, оставлены одним и тем же человеком, утопившим перед выходом на менее опасные места болота свои широкие болотоступы и обувшим более узкие, было некому.
К тому же - за время блужданий по болоту приблизился вечер; так и на пир можно опоздать; и уставшие преследователи пришли к мнению, что великан, обязанный, из-за кровопотери, потерять ещё больше сил, чем они, попросту утонул в болоте. А чуть меньшие следы оставил какой-то другой, молодой и неопытный великан. Увидел великанёнок, что бывает с теми, которые осмеливаются иметь дело с Беовульфом, и со страху сбежал куда глаза глядят. Так и сообщили князю.
Казалось бы - теперь можно не волноваться, а радоваться и веселиться. Так вроде бы и сделали; уселись в освобождённом от великана замке, стали пировать и славить Беовульфа. Но ведь перед тем надо было сжечь оторванную руку; дабы, тем самым, принести её в жертву идолам, наконец-то даровавшим победу над великаном. Да и - чтобы не смердела мёртвечина в замке, не портила людям аппетит. Но данский князь поступил бестактно и неправильно: велел нескольким своим, самым надёжным стражникам остаться в той комнате, к потолку которой была привешена оторванная рука великана, и тщательно, бессонно охранять этот трофей от любых покушений.