Драконы весеннего рассвета
Шрифт:
Ворота были ему попросту ни к чему. Стены, выстроенные руками простых смертных, более не были для него препятствием. Неузнанным шагал он молчаливыми улицами спящего города…
Только один из горожан сразу почувствовал его прибытие. Астинус, занятый, как всегда, работой в стенах великой Библиотеки, вдруг перестал писать и поднял голову. Его перо на миг замерло в неподвижности над пергаментным листом… Однако потом историк передернул плечами, и работа над Хрониками пошла своим чередом.
Человек в черных одеждах быстро шел сонными улицами, опираясь на посох, увенчанный хрустальным шариком, зажатым в золотой лапке дракона. Шарик был темен: в свете не было нужды. Человек хорошо знал, куда идет. За столетия он не раз и не два мысленно прошел этот путь. Черные одеяния тихонько шуршали, задевая его лодыжки. Золотые глаза, мерцавшие в потемках глубокого капюшона, казались единственными искорками света в опустившейся на город ночи…
Он не замедлил шага, добравшись до центра. Он и взглядом не удостоил пустые, покинутые здания с их темными окнами, напоминавшими глазницы черепов. Все той же ровной походкой вступил он под сень громадных дубов, одного вида которых когда-то хватило, чтобы насмерть перепугать кендера. Бестелесные руки, протянувшиеся к нему, рассыпались пылью у его ног, и он миновал их, почти не заметив.
И вот показалась величественная Башня, черная на черноте неба, словно окно, прорубленное в недра тьмы. Здесь человек в черных одеждах наконец остановился. Стоя перед воротами, он окинул Башню взглядом, не упустив ни одной мелочи: обрушенные минареты и полированный мрамор, отражавший холодные, пронзительные лучи звезд. И медленно, удовлетворенно кивнул.
Потом взор золотых глаз обратился к воротам Башни, к черному одеянию, жутко трепетавшему на шипах.
Простой смертный, оказавшийся перед этими воротами, сейчас же сошел бы с ума от безымянного ужаса. Не говоря уж о том, что ни один простой смертный не смог бы невозбранно миновать хранительные дубы.
Рейстлин же стоял совершенно спокойно, не испытывая ни малейшего страха. Подняв худую руку, он схватил изодранные черные одежды, политые кровью их владельца, и сорвал их с ворот.
Из самых глубин Бездны долетел леденящий вопль негодования. Вопль до того громкий и жуткий, что мирно спавшие палантасцы мгновенно проснулись и некоторое время лежали в своих постелях, парализованные ужасом, и ожидали конца света. Стражники на стенах не могли пошевелить ни рукой, ни ногой — только покрепче зажмуриться и приготовиться к смерти. Младенцы плакали от страха, собаки, скуля, прятались под хозяйские кровати. Кошачьи глаза настороженно горели во тьме…
Вновь раздался вопль, и из ворот Башни протянулась бледная рука. Призрачное лицо, искаженное гневом, плыло в сыром воздухе.
Рейстлин не пошевелился…
Все ближе и ближе придвигалась рука, а лицо сулило ему все муки Бездны, уготованные безумцу, дерзнувшему пренебречь проклятием Башни. Вот призрачная рука коснулась сердца Рейстлина…
И, дрогнув, замерла.
— Знайте же, — сказал Рейстлин, глядя на Башню и возвышая голос, чтобы слышали все, находившиеся внутри. — Я — Властелин прошлого и настоящего. Мой приход был предопределен. Передо мной растворятся эти врата!
И призрачная рука отодвинулась прочь, а после медлительным жестом пригласила его вовнутрь. Ворота раскрылись, и петли не издали ни звука.
Рейстлин миновал их, не взглянув ни на руку, ни на лицо призрака, склонившееся перед ним. Он вошел в Башню, и все бесформенные, нелепые порождения теней, обитавшие в ее стенах, ему поклонились.
Остановившись, Рейстлин огляделся кругом…
— Вот я и дома, — сказал он.
И вновь тихо стало в Палантасе, и мирный сон прогнал все ужасы прочь.
Страшный сон, подумали люди. Повернувшись на другой бок, они вновь засыпали в благословенной темноте, приносящей отдых перед рассветом.
ПРОЩАНИЕ РЕЙСТЛИНА.
Мой брат, мир наделен Богами Талантом и бездарностью неравно, По произволу. Каждый человек Обижен чем-то. Скажем, острый ум, Завещанный в наследство нам обоим, Был отдан мне, чтоб мог я подмечать Оттенки: взгляд лучистый Тики, Когда не на меня она глядит, и дрожь Лораны голоса в беседе с Полуэльфом, И то, как блещут волосы принцессы Кве-шу, едва шаги она заслышит Речного Ветра. Если ж вдруг Меня их взгляд находит… Даже ты, Мой брат, различье уловил бы. Вот он я, С голодной птицей схожий… Да, Я непригляден. Но взамен того Нас учат Боги жалости и состраданью. Нехороша награда?.. Иногда У них выходит. Ибо видел я, Как невозможность силой отстоять Любовь и пишу претворялась в жалость И усмиряла боль, и становилась Сама подобна силе. Я жалел Твоею жалостью — и постепенно крепнул. Мой брат! Прекрасен твой бездумный мир. В нем все зависит от руки с мечом И глаза верного, что правит силой мышц, Ведя безукоризненную руку И безупречный меч. Не сможешь ты Войти за мной в мой мир кривых зеркал, Хранящих отражение души, В мир пустоты отважных рук жонглера… Мой брат, твоя любовь ко мне проста, Как красный ток, что смешан в наших жилах, Как меч горячий, брошенный на снег, Дивишься нашей ты нужде друг в друге, Но в вихре битвы, когда ты заслоняешь Меня живым щитом, — что есть источник Всей твоей мощи? Не моя ли немощь? Когда уйду я, брат, где сыщешь ты Вновь крови полноту?.. Ужели в недрах сердца?.. Я слыхал Богини колыбельную, с которой Сражений клич мешался в тишине. Спокойно я займу свой темный трон В пределах мрака. Как они безумны, Те Повелители Драконов, что мечтали Тьму вывести на свет! Смешать ее С лучистым светом утра! С лунным светом!.. Нет, в смеси не добьешься чистоты. В безбрежном мраке почивает правда, Лишь в нем одном… Но не тебе, мой брат, Узреть ее. Тебе дороги нет За мною в сладкие тенета темным истин. Тебя ласкает солнце, и тверда Земля под сапогом. Не для тебя Путь неисповедимый… Как тебе Я объясню, мой брат? Мои слова Тебя совсем запутают, сиротку. Спроси у Таниса. Он друг тебе и сведущ В делах теней. Он Китиару знал И видел, как играет черный луч На черноте волос. А мне пора в дорогу. Ночь дышит влагой мне в лицо и ждет… Прощай!