Драконья гавань

Хобб Робин

В приступе мрачности Лефтрин рано ушел спать. Элис по-прежнему держалась отчужденно, а необъяснимое поведение «Смоляного» пугало и раздражало. Все хранители, похоже, не сомневались, что завтра продолжат путь, как и было намечено. Они все верили, что он, капитан, найдет какой-нибудь выход из положения. Команда, как видно, этих надежд не разделяла. Хеннесси и Сварга тоже тревожило странное поведение баркаса. Они не обсуждали этого с ним, но, судя по тому, как переглядывались и перешептывались члены команды, все беспокоились не меньше капитана. Это не было похоже на «Смоляного», которого они знали и любили. Может, всему виной новое

диводрево на корпусе? И если так, то чем это грозит в дальнейшем?

В отличие от других живых кораблей, у «Смоляного» не было носовой фигуры, похожей на человека, чьими устами он мог бы говорить с капитаном и командой. Только глаза над ватерлинией, но какими бы большими и выразительными они ни были, им не удавалось передать все, что у него на уме. «Смоляной» как был, так и оставался довольно скрытным. Когда Лефтрин опускал руки на планшир, он иногда отчасти ощущал, чего хочет судно. Он знал, откуда взялась мысль использовать найденное диводрево так, чтобы «Смоляной» получил тело, чуть менее зависящее от воли человека. Теперь, когда он об этом задумался, Лефтрину показалось странным, что баркас не попросил носовую фигуру или руки с пальцами. Нет. Все, чего ему хотелось — двигаться самостоятельно.

Такому желанию можно было найти сотню объяснений. Может, тысячу. И за эту ночь Лефтрин перебрал их все. Уже давно замолкли голоса на берегу, и отблески костра угасли на потолке его каюты, а он все еще размышлял.

И в конце концов заснул.

Они вместе, рука об руку, шли по улицам Кельсингры. В свободной руке Элис несла корзину и помахивала ею на ходу. Она уже придумала, как они проведут день, и теперь в подробностях расписывала ему. Но капитан не слушал. Ему необязательно было знать о ее замыслах. Он наслаждался звучанием ее голоса и солнечным теплом, согревающим плечи. Он сдвинул шляпу на затылок и неторопливо шагал, а рука Элис так мило лежала на сгибе его локтя. Улицы были полны людей, спешащих по своим делам. Они проходили мимо изящных зданий из черного с серебристыми прожилками камня. На крупных перекрестках танцевали фонтаны, играя музыку, всегда разную, но неизменно благозвучную. Мелодия и запахи рынка плыли по воздуху. Наверное, туда Элис его и ведет. И неважно, хотят ли они купить шелк, специи или мясо, запеченное на вертеле, или же в корзинке лежит скатерть и угощение для пикника на берегу реки. Главное, что они здесь вместе. Ее голос бальзамом разливался по сердцу, ее ладонь согревала его руку, и все было прекрасно. Все было прекрасно в Кельсингре.

Лефтрин проснулся в тишине и темноте. Тепло и уверенность, сопровождавшие его во сне, исчезли. Сердце его тосковало по ним. Как редко он переживает их наяву.

— Кельсингра, — прошептал он в тишине каюты и на миг разделил уверенность драконов, что как только они доберутся до этого сказочного города, все станет хорошо.

Возможно ли, что когда они прибудут туда, все изменится? В его сне город был полон людей и жизни. Они с Элис были там дома, вместе, и никто не мог их разлучить. Это, знал капитан твердо, могло быть только сном.

За дверью послышался какой-то звук, тише, чем царапанье Григсби.

— Кот? — озадаченно позвал он.

— Нет, — отозвалась она из темноты.

Слабый свет, еще падающий в окно, высветил белизну ее рубашки, когда Элис открыла дверь. У Лефтрина перехватило дыхание. Она закрыла дверь тише, чем стучало

его сердце. Словно призрак, молча приблизилась к его постели, и он замер, гадая, не вернулся ли его счастливый сон, и опасаясь, что проснется, стоит лишь ему шевельнуться. Элис не стала садиться на край его койки. Вместо этого она приподняла уголок одеяла и скользнула к нему. Его рука сама приобняла ее. Элис прижала озябшие ступни к его лодыжкам и замерла. Ее груди касались его груди, ее живот — его живота, она лежала на его подушке, лицом к нему.

— Как славно, — пробормотал он. — Это сон?

— Возможно, — отозвалась Элис.

Ее дыхание щекотало ему лицо. Изумительное ощущение, едва заметное, но такое возбуждающее.

— Я гуляла с тобой по Кельсингре. А потом вдруг поняла, что как только мы доберемся туда, все будет хорошо. А если однажды все будет хорошо, значит, все уже хорошо. Во всяком случае, для меня это звучит осмысленно.

Странное спокойствие охватило его, поднявшись откуда-то изнутри. Он подался ему навстречу. Да. Ему это тоже кажется осмысленным.

— Мы гуляли по Кельсингре. У тебя в руке была корзинка. Мы шли за покупками или на пикник?

По телу Элис пробежала едва ощутимая дрожь напряжения.

— Корзина была полной. В ней лежал свежий хлеб, бутыль вина и горшочек мягкого сыра, — откликнулась она и вздохнула. — Мне понравилось, как ты надел шляпу.

— Сдвинул на затылок, чтобы солнце согревало лицо.

— Да.

Элис снова вздрогнула, и он прижал ее к себе, хоть и подумал, что они вряд ли могут стать еще ближе друг к другу.

— Как нам могут сниться одни и те же сны?

— А как может быть иначе? — отозвался он, не подумав, затем вздохнул и прибавил: — Ты нравишься моему баркасу. Ты же знаешь, что «Смоляной» — живое судно?

— Конечно, но…

— Без носовой фигуры, — перебил ее Лефтрин. — Знаю. Но все равно живое.

Он вздохнул, и его выдох согрел воздух между их лицами.

— Живой корабль узнает свою семью. Уверен, ты не могла об этом не слышать. «Смоляной» не говорит, но у него есть другие способы общения.

Элис чуть помолчала. Легонько потерлась об него всем телом — а вот и ее собственный способ общения.

— В тот раз, когда я во сне летала над Кельсингрой. Смотрела на город сверху. Это был драконий сон «Смоляного»? — наконец спросила она.

— Только он может ответить наверняка. Но я подозреваю, что да.

— Он помнит Кельсингру. Он показывал мне то, что я не могла придумать сама, но это прекрасно соотносилось с моими знаниями о городе. И теперь я вижу Кельсингру только такой, какой мне показал ее он. Почему он разговаривает со мной? — чуть поколебавшись, спросила Элис.

— Он общается с нами обоими. И его разговоры с тобой — это знак и для меня.

— Какой знак? — прошептала она.

Лефтрин поцеловал Элис, и ее губы податливо разомкнулись. На какое-то время они оба позабыли о вопросе, на который он не знал ответа.

Этой ночью она так и не вернулась к себе. Рано утром Лефтрин разбудил Элис, подумав, что она могла просто забыться.

— Элис, уже светает. Скоро проснется команда.

Большего ему говорить не требовалось. Элис проспала всю ночь, прижимаясь спиной к животу капитана, уткнувшись макушкой ему под подбородок, и он обнимал ее, согревая и оберегая. Теперь она даже не оторвала головы от подушки.