Дракула, любовь моя
Шрифт:
— Какая статья его встревожила? — спросила я, поскольку увидела в руках у Джонатана другой экземпляр «Вестминстер газетт».
— Точно не знаю, но, кажется, эта. — Он протянул мне газету, указав на статью на передней странице.
Хэмпстедская округа взбудоражена рядом событий, которые поразительно напоминают те, что сочинители заголовков окрестили Кенсингтонским кошмаром, Потрошительницей и Женщиной в черном. За последние два или три дня несколько детей ушли из дома или заигрались на пустоши. Во всех случаях они были слишком маленькими, чтобы дать вразумительное объяснение своим действиям, но суть их оправданий сводилась к тому, что они были с „кафивой
Статья была довольно длинной и добавляла к загадке весьма существенный штрих: у всех детей была слегка поранена шея. Отметины напоминали укус крысы или некрупной собаки.
— Ах! — в расстройстве воскликнула я. — Отметины на шее! Это работа графа Дракулы?
— Похоже. Но все же дети хором клянутся, что были с дамой — «кафивой», как назвал ее самый первый ребенок, что бы это ни значило.
— Ребенок совсем маленький. Возможно, он хотел сказать «красивой».
Джонатан кивнул, затем на его лице мелькнуло странное выражение, и он спросил:
— Хэмпстедская пустошь?.. Кажется, это рядом с Хиллингемом, где жили Люси и ее матушка? Вроде бы доктор Ван Хельсинг сказал, что Люси похоронена на кладбище на Хэмпстедской пустоши?
Меня охватил непередаваемый ужас, поскольку я сразу поняла, к чему клонит Джонатан. Перед смертью Люси укусил вампир, и не один раз, а множество. Я почти ничего не знала о подобных созданиях, до последнего времени даже не верила, что они существуют. Вдруг моя милая подруга Люси сама стала вампиром?
Неужели она поднялась из могилы?
Следующие три дня новостей от доктора Ван Хельсинга не было. «Вестминстер газетт» печатала новые сообщения. Нашли ребенка, совершенно без сил, который уверял, что хотел вернуться на пустошь и поиграть с красивой дамой. По ночам я вертелась и ворочалась, думая о бедняжке Люси, слишком переполненная ужасом, чтобы заснуть.
Не в силах дожидаться новостей, я решила поехать в Лондон и повидаться с доктором Ван Хельсингом. В тот же день Джонатан отправился в Уитби. Он дождался любезного ответа на свое письмо от мистера Биллингтона, грузового агента, который получил пятьдесят ящиков земли с «Деметры». Джонатан решил, что лучше навести справки на месте.
— Я выслежу кошмарный груз, чего бы мне это ни стоило, — заявил он, поцеловав меня на прощание рано утром, прежде чем отбыть на вокзал.
— Все равно не понимаю, зачем ты едешь в Уитби, — ответила я. — Раз мы знаем, что у графа дом в Перфлите, почему бы не отправиться прямо туда и не схватить его?
— Мы не можем быть уверены, что он в Перфлите. Дракула мог успеть приобрести и другие дома. Нужно знать, что случилось с каждым из ящиков, если мы хотим схватить дьявола в его логове. Извести меня о своем местопребывании в городе, Мина, и я присоединюсь к тебе через день или два.
Я послала телеграмму доктору Ван Хельсингу в гостиницу «Беркли», сообщая, что приеду в тот же день на поезде. Едва я закончила собирать свои вещи и уложила пишущую машинку в футляр для переноски, как прибыло письмо. Я решила, что оно от доктора Ван Хельсинга, но, к моему безмерному удивлению, его послал директор лондонского приюта, в котором я выросла. Он начеркал короткую записку, извещая, что нашел пропавший конверт, о котором я спрашивала, и приложил его к ней.
Новость застала меня врасплох. В последнее время мои мысли безраздельно занимали другие, ужасные события, так что я совершенно забыла о визите в лондонский приют на прошлой неделе. Я изумленно смотрела на старый выцветший конверт. Бумага была дешевой и слегка побурела по краям от времени. Адрес написан карандашом, неровным почерком: «Мисс Вильгельмине Мюррей. Не вскрывать, пока ей не исполнится 18 лет».
«Это письмо от моей матери?» — гадала я с колотящимся сердцем.
Я подошла к столу мужа, достала нож для бумаг и дрожащими пальцами осторожно просунула его под хрупкую бумагу, стараясь нанести как можно меньше повреждений. Из конверта выпали два сложенных листка, также исписанные карандашом. Кроме того, в нем лежала крошечная мятая выцветшая розовая ленточка. Кровь шумела в ушах, когда я смотрела на эти предметы, казавшиеся мне поистине Святым Граалем.
Я упала на стул и стала читать:
5 мая 1875 года
Наверное, я сто раз прошла мимо приюта с того дня, как отдала тебя туда, в надежде увидеть хоть глазком. Но детей никогда не выводят, а зайти внутрь я не смею. Однажды, пару месяцев назад, мне показалось, что я видела, как ты идешь в школу с другими детьми, но откуда мне знать, так ли это. Ты ведь уже большая девочка семи лет и очень переменилась с той поры, когда я в последний раз держала тебя на руках. Возможно, тебя давным-давно отдали в хорошую семью. Надеюсь, так и есть, потому что именно этого я хотела, об этом мечтала.
Вильгельмина, милая моя девочка, я думаю о тебе каждый день. Все гадаю, как ты живешь и как выглядишь, счастлива ли, вспоминаешь ли обо мне. По ночам я размышляю, что сказала бы тебе при встрече, но знаю, что этому не бывать. Для меня настали тяжелые времена, и я не вынесу, коли ты увидишь меня нынешнюю, узнаешь, что я твоя мать, и устыдишься.
Я пишу тебе, потому что больна. Доктор говорит, что мне недолго осталось. Я не хочу покидать белый свет, не сказав тебе, как сильно тебя любила и как отчаянно старалась сохранить. Я обожала твоего отца. Его звали Кутберт. Я верю, что он тоже искренне любил меня, хоть и недолго. Я встретила его, когда работала горничной на Мальборо-гарденс в Белгрейвии. [14] В том доме я провела два самых счастливых года в своей жизни. Я никого не винила, когда мне пришлось уйти. Я делала для тебя все, покуда могла, но работу найти нелегко. Тебе нужна еда, лекарства и одежда, а у меня не было ничего, кроме любви.
Все это время я хранила ленточку с твоего чепчика, но мне кажется, что однажды ты будешь рада получить ее. Надеюсь, ты станешь уже взрослой, когда тебе передадут это письмо, и достаточно зрелой, чтобы понять меня. Пожалуйста, не думай обо мне слишком плохо, Вильгельмина. Я всегда буду любить тебя всем сердцем.
Твоя родная мать,
14
Фешенебельный район Лондона недалеко от Гайд-парка.
Во время чтения меня переполняли чувства. Само обращение — «милая доченька» — вызвало слезы на моих глазах, поэтому я с трудом разбирала слова. Они катились по моим щекам еще долго после того, как я прочла последнюю строчку.
«Твоя родная мать, Анна». Вот, значит, как звали мою мать! Ах! Какое красивое имя и бесценный обрывок прошлого! Меня закружил вихрь мыслей и чувств. Прежде всего, глубокая печаль, оттого что она умерла, но возникли и вопросы. Какова была фамилия моей матери? Мюррей? Сколько ей было лет? Откуда она родом? И мой отец… Кем он был? Слугой в том же доме? Или они познакомились в другом месте?
Всю жизнь я стыдилась того, что мать родила меня вне брака. Теперь стыд отчасти смягчился. Ведь я оказалась плодом не мимолетного, пошлого, давно забытого увлечения, а истинной любви. Я долго сидела и оплакивала мать, которая обожала меня. Осознание того, что я никогда ее не узнаю, наполняло меня столь глубокой тоской, что казалось, мое измученное сердце разорвется.
Наверное, я десять раз перечитала письмо в лондонском поезде, теребя крошечный хрупкий обрывок розовой ленточки и смахивая слезы. Наконец я собралась с силами, чтобы отложить конверт и обдумать другие вопросы.