Драйверы
Шрифт:
Забавно. Помниться у О. Генри, в каком-то рассказе, двое почти нищих молодых людей — муж с женой — кажется, сначала поссорились, потом вроде бы помирились, потом заработали по случаю несколько долларов и…
«У нас будут сегодня устрицы на ужин… И филе-миньон с шампиньонами…»
«О! Устрицы, филе-миньон… Натурально».
Это она ему по случаю примирения на ужин сварганила. Нищета у них такая в позапрошлом веке в Нью-Йорке была.
А пару «мужественных» воронежских сарделек не пробовали? Да с серенькими «сталинскими» макарончиками. Напрасно. Очень даже ничего… в начале двадцать первого века в Санкт-Петербурге.
Поел. Кастрюльку с тарелкой за собой вымыл. Еще заварил крепенького чайку и закурил «беломорину». Порядок. Просветлело на душе. Теперь без суеты и помыслить можно.
Значит, сижу, курю и размышляю…
И одна мысль в башке — не горячусь ли я? Есть у меня такая слабость — сначала отрезать, а потом отмерить. Сейчас — не тот случай. Дело серьезное и денежное. Надо обдумать все, как следует.
В рейс ехать уже как бы и завтра, а гривой трясти — то есть окончательное согласие азиату давать — сегодня. Деньги — деньгами, но… жизнь-то одна. Один раз она дается, вкусненькая, кисло-сладенькая, хоть и полосатая, как морской тельник. И что бы там не городили индусы в своей Брахмапутии по поводу реинкарнации непонятной — фигня все это. Родился человек, пожил и помер. А потом — опять на атомы.
Но торопиться с этим делом не надо, не тот случай, чтобы торопиться. Думать надо, думать. Шевелить извилинами, прикидывать, сопоставлять.
Что-то плоховато стал я в последнее время во всех этих «темах» разбираться. Раньше разбирался нормально, а в последние годы, видно, стал чутье терять. Или старею, или как-то все уж очень быстро меняться стало.
Вот и сейчас: ехать — не ехать, идти — не идти? Кто же его знает?.. Информации-то — кот наплакал.
А интуиция? А внутренний голос?..
Молчит проклятый. Затаился.
Хотя и не самый путный советчик он у меня, внутренний голос этот. Пару раз он, гнида, крепко меня подставлял. Не получилось бы и сейчас — как у того ковбоя, которому внутренний голос настойчиво рекомендовал на дерево повыше влезть, а потом: «Ох, Джон, ну и брякнемся…».
Да тут еще и Гена Логинов сомнений подкинул. И как это я на него по телефону так лихо нарвался?! То месяцами — без связи, а тут — раз, и в дамки. Даже по голосу ясно было — удивлен Гена.
А вроде бы ничего такого удивительного я ему и не говорил. Или сказал?.. Да нет, я ему все больше — о своем, о житейском. Ну и о рейсе этом, естественно, рассказал. Водка, металлолом…
И что это он так сразу заудивлялся?
Впрочем, полковник и все его военные хитроумности — для меня не главное. Главное для меня сейчас — Борис Евгеньевич. Дорогой мой товарищ Белых. Вот на него, на Борьку, и надо ориентироваться. И скорей всего, как он скажет — так и будет. Что уж перед собой-то юлить…
Без товарища Белыха, ничего не сложится с этим рейсом. Или сложится, но как-нибудь боком или раком.
Конечно, деньги хорошие, но…
Короче, во что бы ни стало надо дозваниваться Бобу, отлавливать его и все точки расставлять. До конца. До самого. Борис Евгеньич — мой последний шанс и последний аргумент в этом споре с жизнью и с самим собой. Вот эта тема должна меня сейчас волновать больше всего — захомутать Боба.
А как его, сучару, захомутаешь, если его который день где-то черти носят? Верка, жена его, говорит — на халтуру какую-то на три дня подписался. Что за халтура, где? Неизвестно. Но сегодня как раз вроде бы и должен в городе появиться. Поймаю и спрошу со всей прямотой. Вот если многоопытный Боб согласится, тогда и думать нечего — прочь сомненья и тревоги! И логиновские заумные запутки — побоку.
А если не согласится, или не отловлю я его?
Ну, тогда другое дело. В конце концов — пока деньги не получены, всегда есть возможность назад отыграть. В самом деле — не ракету же в космос запускаем. Тоже мне — протяжка, продувка, ключ на старт… Пять, четыре, три…
Главное, как говорил товарищ Саахов, — торопиться не надо.
Пододвинув к себе телефон, я снова, в который уже раз, набрал Борькин номер. Пи-и-и, пи-и…
Оп-па! Есть!
Борька снял трубку почти мгновенно, как будто сидел у телефона и ждал моего звонка. Явился не запылился. «Здрасьте-здрасьте, нет ли выпить? Привет-привет — выпить нет».
— И где же ты шлялся, блудень?
— Витька? Ты?
— Я, я… Я тебя уже второй день отлавливаю.
— А меня дома не было.
— Догадываюсь, козырь ты мой дивный, валет бубновый… Ну и как?
— Что — как?
— Жистянка… Рассказывай.
— Каком кверху. Одному хмырю подписался сруб конопатить. Под нового русского сучара канает. Коттедж надумал возвести. Ну, возвел — белорусы ему за очень мизерную цену отгрохали сруб девять на двенадцать. Прикинь, что получилось.
— Я, Боб, в этих делах — не очень… Не волоку.
— Да тут и не надо волочь. Получилось дешево, да гнило… Между бревнами кулак входит. Мой кулак.
— Если твой, тогда действительно плохо, — осторожно согласился я.
— Ну! О чем и толкую. Те еще работнички, белорусы эти. Халтурщики…
— Ты не забыл, что я наполовину…
— Я что — о всех, что ли? О тебе никто и не говорит. Короче — я ему, хозяину, три дня по двенадцать часов паклю в жгуты крутил и молотком колотил, колотил, колотил… Все щели намертво законопатил. А он, козлина…
— Кинул?
— Вроде того…
— Ну?
— Баранки гну! Дал ему раза по шее, не сильно, и домой уехал. Кажется, теперь уже точно не заплатит, — в голосе Бориса Евгеньевича слышна была неподдельная грусть.
— Ты врешь все, Борька. Никому ты по шее не давал, — я слишком хорошо знал этого жлоба, чтобы вот так запросто поверить ему.
— Ну, образно дал…
— То-то… А то сразу: «по шее». Ладно, не горюй. Есть дело.
Я ему вкратце обрисовал ситуацию и, долго не размазывая манную кашу по чистому столу, спросил сразу и в лоб — согласен ли он? На другом конце провода — мгновенный взрыв эмоций. Я даже трубку от уха отодвинул.