Дразнилки
Шрифт:
Выхин убирался несколько часов.
Выбрасывал мусор, выгребал грязь, расставлял по местам мебель, мыл посуду, пылесосил – делал ещё сотню мелких, но обязательных дел, которые все вместе возвращали в квартиру жизнь. А жизнь тут была необходима, это точно.
За окном уже начало темнеть, когда он, вымотанный до предела, понял, что на сегодня хватит. Появилось скоротечное ощущение покоя. Каждый раз, обживаясь в новой квартире, Выхин надеялся, что это навсегда, но обманывал сам себя.
Он сходил в магазин. На месте небольшого фруктового киоска поставили сетевой супермаркет.
Желудок
На улице стало прохладнее и свежее. Минувшее тяжелое утро возвращало Выхину долги. Он уже размышлял о том, как после ужина отправится на городской пляж, освежиться. А завтра, пока не ушло настроение, сходит на кладбище, положит цветы на могилы маме и Иван Борисычу. Обязательно нужно сохранить в глубине души чувство светлой ностальгии. Родные люди всё же.
У подъезда на лавочке сидела горстка молодёжи. Всем лет по пятнадцать, не больше. Из портативной колонки что-то громыхало и рычало. Молодёжь, приметив подходящего Выхина, принялась с любопытством его разглядывать. Все загорелые, рослые. Выхин ярко выделялся на их фоне белизной кожи. Он снова втянул голову в плечи. Сейчас кто-то из них откроет рот и…
«Жирный, жирный, поезд пассажирный»
В лицо полетит презерватив, наполненный краской или хоккейная шайба. Дюха Капустин, главный, чтоб его, заводила, вежливо поинтересуется, почувствует ли Выхин боль, еслио складки его жира натурально затушить сигарету? А Выхин огрызнётся, полезет на рожон, завяжется драка, ну, как драка, избиение, потому что Дюха в здравом уме не полезет на Выхина один. Подбегут его верные друзья (как всегда), с палками и камнями, а дальше… дальше понятно что, можно и не вспоминать.
Вот только Капустин пропал в лесу девятнадцать лет назад. Нет больше тощего курносого заводилы.
– Вы баскетболист что ли? – спросил паренёк с блестящими от геля, лихо зализанными гребнем вбок волосами.
– А?
– Большой такой. Из баскетбола?
В их любопытстве не было агрессии. Просто во дворе внезапно появился кто-то выбивающийся из общей обстановки. Огромный – и ростом и весом – мужик с щетиной, одетый в непонятное, как будто дровосек, выбравшийся из глубин местного леса.
– Ага, баскетбол, – сказал Выхин. – Этот, третий разряд. В «Химках» играл.
Кто-то из подростков удивлённо присвистнул. Выхин открыл дверь, протиснулся внутрь подъезда и заспешил наверх. Всё ждал в спину шутку про вес и рост. Что-нибудь едкое, злое.
Сами начали, подумал он, мысленно защищаясь неведомо от чего.
У дверей квартиры стояла женщина и давила на звонок. Выхин остановился, хрустнув пакетами. Женщина обернулась, и он её сначала не узнал, а потом узнал, а потом не поверил, что узнал.
– Элка?
Никто в двухтысячном не называл её нормальным именем – Алла. Потому что это имя нельзя было склонить, сделать «подростковым».
Одногодки, то есть сейчас выходит как и ему - тридцать четыре. Выглядела почему-то старше, хотя Выхин не был уверен, что умеет правильно определять возраст по внешности. Изменилась – это без сомнений. Куда-то пропали густые каштановые кудри, теперь появилась кроткая тёмная стрижка, делающая лицо овальным. Вокруг губ морщины, под глазами – тёмно-желтые мешки (как у него самого, впрочем). Располнела в ногах, стала шире, плечистее, коренастее, будто всю жизнь тренировалась крепко стоять на земле. А ведь тогда, в пятнадцать, выглядела легче пёрышка, талию можно было обхватить ладонью…
– Ты постарел, Выхин, – сказала она, улыбнувшись.
Улыбка осталась прежней.
– А ты всё такая же… – он хотел сказать «красивая», но запнулся.
Алла смущённо махнула рукой.
– Давай, открывай, путешественник. Впусти даму в дом.
Он впустил. Вдвоём потоптались в узком коридоре. Из одного пакета, неловко поставленного на обувницу, вывалилась банка консервированного горошка. Алла хихикнула басисто – и слышать это было странно – после чего прошла на кухню.
Выхин последовал за ней, внимательно разглядывая, как кот разглядывает нового человека в доме. Он не мог никак сопоставить образ из своего воспоминания и женщину, усевшуюся на табурет у окна. Разве могли они иметь что-то общее? Элка из двухтысячных никогда бы не оделась в такое – джинсы на широком заду, клетчатая рубашка, армейские ботинки. Утончённая, милая Элка носила сарафаны и платьица, а иногда чёрненькую такую узкую юбку-лодочку и блузку, вызывая гнев старшего брата и обожание всех мелких пацанов во дворе.
– Ну чего уставился? – добродушно спросила она. – Я тоже, может быть, не верю, что это ты. Щетина на пол лица, нечёсаный. Правда, как был богатырём, так и остался. Ну и глаза, конечно. Классные у тебя, Лёва, глаза, их не изменишь.
В её голосе, показалось Выхину, была типичная женская теплота. Мамина. Так родители встречают уставшего ребёнка, вернувшегося с экзаменов. Сразу захотелось что-нибудь рассказать, про жизнь, про то, где шлялся всё это время, про проблемы и невзгоды. Всё-всё.
– Я тебе шесть телеграмм по разным адресам отправляла, – продолжила Алла. – Переезжать любишь.
– Не сидится, – сказал он. – На месте.
Алла кивнула. Продолжила, хотя он не просил, разглядывая что-то в окне.
– Пришлось взять похороны на себя. Мы с Иваном Борисовичем дружили, он мне по работе помогал, ну и всякое разное по мелочи, знаешь. Гроб, значит, заказала. Место на кладбище. Крест, деревянный, одна штука. Поминки. Друзей у него немного было, но собрались. Человек десять. Что ещё? Прибралась, как видишь. Грязно было. Что-то не успела, ну, думала, никто не приедет. У Вани никого не осталось из родственников, кроме тебя. Что еще? Завещание у нотариуса. Тебе надо в наследство вступить в течение полугода. Адресок дам, смотайся, оформи. – Она загибала пухлые пальцы, кое-где на фалангах зажатые невзрачными серебряными кольцами. Обручального не было. – Что ещё, дорогой? Ах, да. Угостишь даму чаем?