Дремучие двери. Том I

Иванова Юлия Николаевна

Люське она так и не позвонит.

Но всё это будет потом…

Поворот к дому. Над огородами стелется дымок — жгут ботву от убранной картошки. За огородами — пруд, ива с поржавевшей осенней листвой, полоска луга. Дальше, насколько хватает глаз — лес.

Направо — их дом. Они идут по тропинке, выдирая ноги из хлюпающей грязи.

Какой он красивый, их дом! Высокий, до неба, открытый семи ветрам, свежевыкрашенный самой немыслимо яркой розовой краской. Потому что до смерти надоели маскировки и затемнения, и не надо бояться бомбёжек. Скоро жильцы вернутся — с фронта, из эвакуации, и дом встретит их в этом дерзком, ошеломляющем, экзотическом и праздничном наряде. Они расселятся по квартирам, пахнущим масляной краской, и всё у них будет —

работа и отпуска, любовь и ссоры, болезни и выздоровления, падения и взлёты… Будут умирать старики и рождаться дети. Дети будут лежать в колясках под окнами под присмотром всё тех же старушек, потом играть в песочнице под тремя берёзами, потом им разрешат бегать за огороды к пруду, потом пойдут в школу… Будет — было… Она вернулась к тебе, старый дом. Из прошлого и из будущего. Дом ждал её. И ждал тех, кто вернётся из прошлого в прошлое. И тех, кто не вернётся никогда.

Мамины шаги всё медленней. У подъезда ей навстречу кидается какая-то тётка, обнимает, ахает, потом тормошит и Яну.

Яна вырывается, берётся за массивную ручку, выкрашенную, как и сама дверь, коричневой масляной краской. Она ещё липкая, эта краска, на двери выпуклый ромб.

Дремучие двери…

Яна входит, и внезапная темнота. Она тонет в ней, барахтается, захлёбывается, слепо тычась во что-то твердое и холодное.

ПРЕДДВЕРИЕ

Трещит проектор. Яна барахтается на полу меж кресел просмотрового зала, и тётя Клава из вечности грозно свистит в милицейский свисток. Яна замирает в страхе, в щеку упёрлась холодная ножка кресла, но шевельнуться нельзя. Перед глазами — край светящегося экрана-простыни и две пары сандаликов.

Плёнку склеили. АХ повествует о третьей тяжкой болезни отрока Иосифа — оспе, и снова слезно молится Всевышнему Екатерина, и вновь молитвы услышаны, смерть отступает. Кто-то приносит выздоравливающему потрёпанную книжицу Толстого, только не Льва, а совсем другого, про упырей, вурдалаков и вампиров, что, впрочем, одно и то же.

— Все они вампиры, — вдруг пришёл к выводу Иосиф, — Все богачи. Они живут за счёт народного труда и пьют у него кровь. И ничего не боятся, потому что весь мир на стороне богатых. Даже церковь.

— Вот это правильно! — оживился АГ. Зато АХ замахал ручками:

— Что ты говоришь, Иосиф? Разве не осуждает Писание каждой строчкой своей служение мамоне, богатству? Особенно неправедно нажитому, за счёт других. Вспомни — богач лишь за то в ад попал, что пировал, когда у дома его сидел нищий Лазарь и страдал…

— Я не о Писании, я о церкви. Как начнут молиться о царе, о родне, слугах его, обо всех богатеньких, что кровь пьют… А за бедных кто заступится? У них и денег-то нет на поминание! Эти кровососы даже Бога не боятся, их убивать надо.

— Браво, как анархисты! — захлопал в ладоши АГ. — Вот это по-нашему!

— Опомнись, Иосиф, нам же сказано: «Не убий!» Нет никаких вампиров. А потом, кроме осинового кола, они пуще всего боятся Света…

— Где его взять, Свет-то, коль кругом одна тьма — прошелестел АГ, — Коли весь мир во зле лежит?

«В надмении своём нечестивец пренебрегает Господа: «не взыщет»; во всех помыслах его: «нет Бога!» Во всякое время пути его гибельны; суды Твои далеки для него; на всех врагов своих он смотрит с пренебрежением; Говорит в сердце своём: «не поколеблюсь; в род и род не приключится мне зла».

Уста его полны проклятия, коварства и лжи; под языком его мучение и пагуба»./Пс. 9, 25–28/ Свидетели: помощник инспектора С. Мураховский, инспектор семинарии Иеромонах Гермоген:

«Джугашвили, оказалось, имеет абонементный лист из «Дешёвой библиотеки», книгами из которой он пользуется. Сегодня я конфисковал у него соч. В. Гюго «Труженики моря», где нашёл и названный лист».

«Наказать продолжительным карцером — мною был уже предупреждён по поводу посторонней книги — «93 г. В. Гюго».

РОССИЯ, КОТОРУЮ МЫ ПОТЕРЯЛИ.

ОПРОС СВИДЕТЕЛЕЙ

«Звери алчные, пиявицы ненасытные! Что мы крестьянину оставляем? То, чего отнять не можем. Воздух. Да, один воздух!» /Свидетель Радищев./

«Ничего доброго, ничего достойного уважения или подражания не было в России. Везде и всегда были безграмотность, неправосудие, разбой, крамолы, личности угнетение, бедность, неустройство, непросвещение и разврат. Взгляд не останавливается ни на одной светлой минуте в жизни народной, ни на одной эпохе утешительной». /Свидетель Хомяков./

«Чудище обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй». /Свидетель Радищев/

«И горд и наг пришёл Разврат,И перед ним сердца застыли,За власть Отечество забыли,За злато продал брата брат.Рекли безумцы: нет Свободы,И им поверили народы.И безразлично, в их речах,Добро и зло — всё стало тенью —Всё было предано забвенью,Как ветру предан дольний прах./Свидетель Пушкин/ Здесь барство дикое, без чувства, без закона,Присвоило себе насильственной лозойИ труд, и собственность, и время земледельца,Склонясь на чуждый плуг, покорствуя бичам,Здесь рабство тощее влачится по браздамНеумолимого владельца.Здесь тягостный ярем до гроба все влекут,Надежд и склонностей в душе питать не смея,Здесь девы юные цветутДля прихоти бесчувственной злодея./Свидетель Пушкин/

«Горе помышляющим беззаконие и на ложах своих придумывающих злодеяния, которые совершают утрам на рассвете, потому что есть в руке их сила! Пожелают полей, и берут их силою, домов — и отнимают их; обирают человека и его дом, мужа и его наследие. Посему так говорит Господь: вот, Я помышляю навесть на этот род такое бедствие, которого вы не свергнете с шеи вашей, и не будете ходить выпрямившись; ибо это время злое». /Мих, 2, 1–3/

Самовластительный злодей!Тебя, твой трон я ненавижу,Твою погибель, смерть детейС жестокой радостию вижу.Читают на твоём челеПечать проклятия народы,Ты ужас мира, стыд природы,Упрёк ты Богу на земле./Свидетель Пушкин/