Древний Рим. Честь преторианца
Шрифт:
Но постепенно картина прояснилась, и тому очень способствовало мое сближение с Титом Сергием Катоном – ближайшим советником и казначеем императора. Столкнувшись однажды в коридоре дворца, мы вместе дошли до внутреннего сада и долго беседовали в тени раскидистых акаций.
Конечно, я держалась настороже, считала, Тит Сергий устраивает проверку, исподволь расспрашивая о моем прошлом. Он пытался понять, что за новая птица кормится с руки Фурия. Сердце мое похолодело, когда узнала, что подобных залетных птах дворец видел уже немало, и судьба большинства из них оказалась весьма печальной.
– Фурий недоверчив, – объяснял Тит Сергий, – но в силу своего живого характера и горячей крови не может жить замкнуто. У Цезаря противоречивый нрав, сегодня он осыпает ласками полюбившихся актеров, завтра велит плетьми изгнать их из города за малейшую провинность. Ты правильно делаешь, что ведешь себя тихо и скромно, Валия, может, проживешь дольше.
Советник по возрасту годился мне в отцы, держался просто и доброжелательно, хотя мог бы даже не замечать – кто я для первого казначея Империи? Однако порой у меня возникало чувство, что он сам ищет разговора со мной.
Скорее всего, Тит Сергий пытался быть в курсе малейших фантазий императора, ведь они вели к грандиозным расходам, которые ложились тяжким грузом на плечи сенаторов и простого народа.
Цезаря нашего я могла лицезреть каждый день. Постепенно робость прошла, и я уже смело пересказывала Фурию пьесы Островского, рассказы Чехова, всемирно прославленные водевили и серьезные романы.
Я вспоминала драмы и комедии, исторические подвиги разных народов мира, смешные рассказы и басни, мистику и сказки, правда, всегда переделывала сюжет так, чтобы суть его была понятна гражданину Рима того времени.
Меня выручала хорошая память и прирожденная любознательность. И если первое время я чувствовала себя Шахерезадой, балансирующей на кончике отточенного клинка, то уже к середине первого месяца во дворце возникло чувство, что Фурий искренне мне благоволит.
А чем еще объяснить то уважительное внимание, которое теперь читалось на лицах окружавших меня слуг и рабов? В покоях было множество людей. Мне даже казалось, исчезни половина молчаливых безропотных служителей – никто бы не заметил пропажи. Мы и этот вопрос обсуждали с Фурием. Вот только он не любил, когда беседа касалась политики или социальной сферы.
Скоро я поняла – он держит меня при себе как живую шарманку или "говорящую" книгу. Также я смирилась с тем, что вынуждена делить жилье с личным охранником Цезаря.
Ведь именно в комнатушку Бората вела запертая дверь, которую я не решилась открыть в первый день, исследуя предоставленные мне скромные покои. Зато уже на следующее утро я умудрилась поцапаться с преторианцем. Ничего особенного, просто меня возмутило, когда он ворвался без стука и заявил, что живет здесь один и ему не нужна соседка.
Так я же не виновата, что меня к нему подселили, я просила распорядителя найти другую нору, лишь бы не рядом с грубым великаном. Но мне отказали. Ах, на то есть личный есть приказ Фурия… Значит, придется привыкать. Нам обоим.
Борат порой откровенно пугал меня хмурым выражением лица и пронизывающим взглядом из-под густых темных бровей. И в то же время я с любопытством разглядывала доспехи преторианца – металлический панцирь, повторяющий контуры атлетического мужского тела, кожаные фестоны с бахромой на плечах и бедрах. Так же Борат не расставался с коротким мечом – гладиусом и кинжалом.
Весь облик римлянина свидетельствовал о недюжинной силище и умении пускать ее в дело по первому приказу начальства. Мелина рассказывала, что Борат правой рукой задушил взбесившегося волка, который однажды сорвался с цепи и напал на Фурия. Герой!
Да-да, с бывшей блудницей Мелиной мы тоже иногда болтали, правда, она держалась высокомерно, потому что император пару раз в неделю оставлял ее на ночь в своих покоях – одну или с подругой Тулией. Но положение этих женщин оставалось для меня непонятным, пока Тит Сергий не ответил на мой витиеватый вопрос прямо:
– У Императора есть особые привычки. Он вдохновляется созерцанием разных красивых или отвратительных вещей. Например, глядя на то, как бичуют раба, Фурий сочиняет драматические строки, а вид женской любви порождает в нем желание создать пьесу о мистериях Лесбоса. Берегись, Валия, однажды он и тебя может задействовать в живой картине.
Мне оставалось только вздыхать и надеяться на то, что Фурию будет довольно моих сказок. Он привык засыпать под мой напевный голос, недавно даже положил голову мне на колени, назвав другом своей души.
– Ты так же тонко чувствуешь гармонию стиха, как моя усопшая сестра Марцилла. Говори еще, Валия! О богах и героях чужих земель, о чудовищах и доблестных воинах. Твоя речь завораживает и насыщает мой ум. Говори еще, женщина, и я щедро тебя одарю.
Насколько я понимаю – Фурий очень одинок и опасается заговора. Не вижу в нем тирана и деспота, просто нервный молодой человек, на которого возложена большая ответственность за великую Империю.
Фурию кругом мерещатся враги, будто бы сенаторы только и ждут удобного момента, чтобы отравить его или задушить, как покойного деда Тиберия. Сенаторы хотят возродить республику, им не нравится единовластие юнца.
– Но я не стану перед ними заискивать! – потрясая худым жилистым кулаком, восклицал он. – Я покажу этим зажравшимся свиньям, кто такой Фурий Германик Август! Я вытрясу их кошели, переверну сундуки и заставлю платить за саму возможность дышать со мной одним воздухом. Верно я говорю, Валия?
Конечно, я соглашалась и поддакивала. Влезать в споры о власти не хотелось, не мое дело, кто кем правит в Риме, может, я уже завтра проснусь в своем времени, и все случившееся покажется странным сном.