Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо
Шрифт:
Глава 3.
СЪЕЗД В ЛЮБЕЧЕ И ЕГО ПОСЛЕДСТВИЯ
Признание Олегом своего поражения сделало наконец возможным проведение княжеского съезда для «поряда» о Русской земле. Правда, поверженный «Гориславич» все-таки выговорил у Святополка и Владимира последнюю уступку: важная встреча состоялась не в Киеве, а на Черниговской земле, в городе Любече, и не «пред епископы, и пред игумены, и пред мужи отец наших, и пред людьми градьскыми», а в узком княжеском кругу.
Во второй половине октября 1097 г., сообщает Повесть временных лет, Святополк, Владимир, Давыд Игоревич, Василько Ростиславич, Давыд и Олег Святославичи съехались в Любеч «на устроенье мира» и «глаголаша к собе, рекуще: «Почто губим Русьскую землю, сами на ся котору [распрю] деюще? А половцы землю нашу несуть розно [разоряют по частям], и рады суть, ожю [что] межю нами рати. Да ноне отселе имемся во едино сердце, и блюдем Рускые земли». Дабы навсегда положить конец междоусобным «которам», князья постановили: «Кождо да держить отчину свою», то есть сыновья каждого Ярославича должны были владеть тем, чем владел их отец по разделу Ярослава. Святополку достались владения его отца Изяслава (Киев, Новгород [169]
169
Однако, как явствует из статьи под 1102 г., о которой подробнее скажем ниже, фактически Новгород остался в руках Мономаха.
170
Судя по тому, что Давыд Святославич отныне упоминается летописью первым из братьев, черниговский стол получил именно он, а Олег сел в Муроме или Новгородесеверском.
Съезд в Любече стал важной вехой в развитии древнерусской политической системы. Полностью уходить от предначертаний Ярослава его внуки не захотели, и раздел 1054 г., через голову поколения, как в зеркале, отразился в Любецких постановлениях. Сыновья Ярославичей, по взаимному уговору, водворились в тех же самых волостях, которыми владели их отцы. Но легитимной основой этого распределения столов был уже не принцип старшинства, а отчинное право, объемлющее только старшие ветви княжеского рода и примененное по отношению к ним таким образом, чтобы генеалогические отчины совпали с территориальными. Для младших же князей имел значение другой прецедент: не принцип отчины и не завещание Ярослава, а наделение их волостями по распоряжению покойного князя Всеволода. Любецкий «поряд» выдвинул также новую гарантию неприкосновенности волостей: если по завету Ярослава защита обижаемого находилась в компетенции старшего князя, то теперь князья должны были восстанавливать справедливость сообща.
Возможность проверить прочность Любецких соглашений на практике возникла сразу по окончании княжеского съезда, ибо пострадавший и обидчики не замедлили явиться.
Давыд Игоревич и Василько Ростиславич возвращались из Любеча в свои волости проездом через Киев, где задержались на несколько дней по приглашению Святополка. Василько отправился по монастырям на поклонение, а Давыду было не до богомолья. Летописец пишет, что некие «мужи» из его свиты — Туряк, Лазарь и Василь, которым «влезе сотона в сердце», начали наговаривать ему, будто «Володимер сложился есть с Василком на Святополка и на тя», и Давыд поверил «лживым словесам».
Почему имя Мономаха прозвучало в довольно странной связке с Васильком, с которым у него прежде не было никаких дел, и какими аргументами совращенные дьяволом клеветники подкрепили свой навет, летопись не сообщает. Дальнейшие события показывают, что настоящей целью заговорщиков был не переяславский, а теребовльский князь, ставший единственной жертвой этой интриги.
Василько славился своей храбростью и необыкновенной предприимчивостью. В 1091—1092 гг. мы видели его предводителем набегов половцев на Венгрию и Польшу, а еще ранее — участником выступлений Ростиславичей против владимиро-волынских князей. Случившаяся с ним трагедия застала его среди приготовлений к еще более обширным предприятиям. Впоследствии Василько сам поведал о своих далеко идущих планах. Оказывается, на исходе 1097 г. он ждал прихода наемных орд берендеев [171] , печенегов и торков, с которыми собирался сперва воевать Польшу, чтобы отомстить ей за обиды, причиненные ляхами Русской земле, потом «перенять» (захватить) дунайских болгар и поселить их в своем княжестве и, наконец, совершить поход против половцев «и либо славу себе найти, либо сложить свою голову за Русскую землю». Вероятно, именно эти широкие военные сборы обеспокоили Давыда Игоревича, который то ли сильно трусил перед своим неуемным соседом, подозревая его в намерении захватить владимирский стол, то ли сам строил против него козни, желая присоединить галичские земли к своему Волынскому княжеству. В любом случае воинственный теребовльский князь был ему крайне неугоден и опасен.
171
Берендеи (или берендичи) — древнерусский псевдоэтноним, произведенный от тюркского слова беринди — «предавшийся, отдавший себя, перебежчик». Вероятно, за ним скрывается какая-то родственная торкам орда, вышедшая из-под власти половцев и получившая от них свое уничижительное название. Подтверждением этому служат летописные известия с 1097 г. по конец XII в., где берендеи упоминаются в связи с их службой русским князьям в составе «черных клобуков».
Задумав избавиться от Василька, Давыд Игоревич не подозревал, что затевает игру, в которой не будет победителей.
Своими действиями он ввергнул Русь в ожесточенную трехлетнюю усобицу, едва не разрушил устои Любецкого договора и в итоге навлек на себя ту самую беду, что всеми силами пытался предотвратить, — изгнание с владимиро-волынского стола.
Итак, поверив навету своих «мужей», Давыд стал уговаривать Святополка схватить Василька и выдать ему на расправу. «Кто есть убил брата твоего Ярополка, а ныне мыслить на мя и на тя, и сложился есть с Володимером? — взывал он. — Да промышляй о своей голове». От таких слов Святополк «смятеся умом» и не знал, что подумать. А Давыд напирал: «Аще не имеве [не схватим] Василька, то ни тобе [не видать] княженья Кыеве, ни мне в Володимери». Неопровержимых улик, доказывавших наличие сговора между Васильком и Владимиром, у него не было, но его убежденность заронила в голову Святополка боязливую мысль: «Еда се право будет?» — а ну как это правда? И великий князь дал согласие на арест Василька.
Чтобы как следует подготовить задуманное, Святополк утром 5 ноября послал к Васильку гонца с просьбой повременить с отъездом: «Не ходи
172
Церковное имя Святополка было Михаил. Собор Михаила Архангела празднуется церковью 8 ноября по старому стилю.
173
«Видиши ли, не помнить тебе, ходя в твою руку. Аще ти отъидеть свою волость, сам узриши, аще ти не заиметь град твоих Турова, и Пиньска, и прочих град твоих, да помянешь мене. Но призвав ныне его, ем и дажь мне».
Святополк послушался Давыда и послал к Васильку второй раз, приглашая приехать проститься перед отъездом: «Да аще не хощешь остати до именин моих, да приди ныне, целуеши мя, и поседим вси с Давыдом». Василько обещал быть и вслед за уходом княжьего посланца, взяв немногочисленное сопровождение, отправился верхом ко двору Святополка. По дороге он встретил отрока из своей дружины, который стал отговаривать его от поездки, уверяя, что ему готовят западню. Но Василько счел эти речи пустыми страхами; ему казалось, что недавняя крестная клятва, увенчавшая собрание в Любече, надежно охраняет его от любых покушений. Положившись на волю Божию, он продолжил путь. На княжьем дворе Святополк вышел ему навстречу и проводил в горницу. Скоро пришел и Давыд. Князья уселись, и Святополк принялся снова упрашивать Василька остаться на «святок» (праздник). Тот отговаривался тем, что уже отправил из Киева свой обоз. Давыд же слушал разговор, не раскрывая рта («седяше акы нем»). Наконец Святополк предложил Васильку хотя бы позавтракать с ними. Василько согласился, и Святополк оставил его вдвоем с Давыд ом, сказав, что пойдет распорядиться. Ни о чем не подозревавший Василько пытался заговорить с Давыдом, но того будто столбняк хватил — «и не бе в Давыде гласа, ни послушанья», так он боялся разоблачить себя. Между тем ожидание затягивалось, Святополк не возвращался. Тогда Давыд, обретя речь, заявил, что пойдет проведает его в сени. Едва за ним закрылась дверь, как Святополковы слуги схватили Василька, заковали в двойные оковы и заперли в той же палате.
На другой день, с утра, Святополк созвал бояр и городских старшин. Объявив им о случившемся накануне, он поведал также все, о чем ему говорил Давыд, и пожелал выслушать совет, как ему следует поступить. Бояре и «людье» отвечали так: «Тебе, княже, достоить [надлежит] блюсти головы своея. Да аще есть право молвил Давыд, да прииметь Василко казнь. Аще ли неправо глагола Давыд, да прииметь месть от Бога и отвечает пред Богом». Все сказанное было в высшей степени разумно и рассудительно, но нисколько не освобождало Святополка от личной ответственности, чего он жаждал всей душой. А тут еще на княжий двор явились игумены тех монастырей, где побывал Василько, и начали «молитися» за него. Святополк совсем растерялся и только повторял: «Это все Давыд». Тем временем последний, уведав, что Святополк колеблется, подступил к нему с новыми уговорами. Теперь он предложил ослепить Василька [174] , полагая, видимо, что этот способ расправы, позволявший избежать греха братоубийства, успокоит совесть Святополка и придаст ему решительности. «Аще ли сего не створишь, а пустишь его, то ни тобе княжити, ни мне», — снова пугал великого князя Давыд. В конце концов Святополк уступил. Не желая публично санкционировать своею властью расправу над Васильком, он выдал пленника Да-выду и выпроводил обоих из Киева. Вместе с тем его люди получили приказ сопровождать Давыда в великокняжеских владениях, чтобы обеспечить беспрепятственное осуществление тайного приговора.
174
Этот метод устранения политических противников широко применялся в Византии, где только во второй половине XI в. были ослеплены им ператоры Роман IV Диоген, Михаил VII Дука, Никифор Вриенний и Никифор Вотаниат. Поэтому в действиях Давыда обыкновенно видят византийское влияние. «…Проекты Василько не остались не замеченными византийскими политиками, — писал, например, М.В. Левченко, — которые реагировали на них свойственными им методами. В этом и надо искать разгадку судьбы Василько, ослепленного в Киеве в 1097 г. <…> Византийское влияние, сказавшееся на интриге, которая привела к ослеплению Василько, заметно и в чисто византийском способе устранения соперника — путем ослепления» (Левченко М.В. Указ. соч. С. 428). И.У. Будовницу сам факт ослепления Василька также казался свидетельством происков византийского правительства, «которому болгарские планы русского князя должны были внушать опасения и тревогу» (Будоенин И.У. Владимир Мономах и его военная доктрина // Академия наук СССР. Институт истории. Исторические записки. Т. 22. М., 1947. С. 78). Нов Константинополе вряд ли были оповещены о замыслах Василька, коль скоро о них ничего не знал даже Давыд Игоревич. К тому же в 1097 г. ослепление не было такой уж совершенной новостью для древнерусской репрессивной практики: не далее как в 1069 г. Мстислав Изяславич «слепиша» десятки киевлян (см. с. 49).
Той же ночью Давыд перевез Василька в Белгород. Его высадили из телеги перед какой-то маленькой избой, ввели внутрь и посадили на лавке, не сняв цепей. Оглядевшись, Василько увидел своих палачей: Сновида Изечевича, Святополкова конюха, конюха Давыдова, именем Дмитр, и еще одного слугу великого князя, «торчина» (торка) Берендея, точившего нож. Пленник догадался, что его ждет, и «возопи к Богу плачем великим и стенаньем». Между тем палачи, не обращая на него внимания, делали последние приготовления. На полу расстелили ковер, и Сновид Изечевич с Дмитром попытались повалить Василька наземь. Однако тот «боряшется с нима крепко», так что конюхам пришлось позвать подмогу. Прибежавшие слуги сбили Василька с ног, связали и придавили доской, на концах которой сели Сновид и Дмитр, но все равно не смогли удержать отчаянно извивавшуюся жертву. Тогда двое из них сняли с печи еще одну доску и, положив на грудь Васильку, уселись на ней. Под этой тяжестью у распластанного на полу Василька аж затрещали ребра. «Торчин» Берендей подступил к нему с ножом. Полузадушенный Василько судорожно мотал головой, пытаясь уклониться от острия, и «торчин», перед тем как «вынуть» ему зеницы, неудачным движением порезал Васильку лицо (шрам этот, говорит летописец, остался у него на всю жизнь). Когда все было кончено, Василько потерял сознание. Его безжизненное тело на ковре вынесли из избы, положили на телегу и повезли во Владимир-Волынский. Давыд вступил в свой стольный город с торжеством, как будто завладел некоей знатной добычей, по выражению летописца («акы некак улов уловив»). Василька заключили под стражу на дворе какого-то Вакея, вероятно Давыдова боярина.