Дропкат реальности, или пособие для начинающего шулера
Шрифт:
Чем больше Илас думал, тем четче понимал, что если он добровольно сложит свою голову на брачный алтарь, то на этом отец не успокоится. Он знает о его больном месте и будет давить на него, ломая по своей воле. Пока он был в кадетском корпусе, потом служил в приграничье, родитель на время забыл об отпрыске. Но сейчас… Гронт не захочет выпустить нити шантажа из рук, а себя он считал умелым кукловодом.
'Бежать!' — мысль позорная. Она не пристала мужчине. Илас не отступал даже нашпигованный арбалетными болтами, но сейчас…
— Будь что будет, но лучше сдохнуть от руки инквизиторов, чем всю оставшуюся жизнь агонизировать! — и мужчина, решительно сорвав ненавистную подвеску, бросил ее в камин.
Поднялся, осмотрел дубовую комнату. Небольшую, уютную, приветствующую
В окно с небосвода милостиво взирала Сирона, чуждая чаяниям суетного мира.
Илас, приняв решение, больше не мешкал. Выбирать удобный момент? Еще не известно, что придумает на день грядущий Альяс — Гронт. Да и эта ночь чем не хороша? До первых петухов есть еще пара свечей. Сборы? У тех, кто знаком с побудкой горна, извещающего о нежданной атаке неприятеля, они много времени не займут. Вот только лошадей запирают на конюшне. Отец маниакально, до испарины и белых скул, бережет лошадей. Иногда Иласу казалось, что элитные жеребцы и кобылы — это его истинные дети. Увести хоть одну навряд ли удастся, но ничего. Добраться бы до почтовой станции. Там всегда найдется свободная доходяга.
Илас презирал себя за то, что ему приходится, как ночному тятю, красться по собственному дому. Обычно из-под венца сбегали экзальтированные девицы, верящие, что за порогом отчего дома их ждет большой и прекрасный мир, в комплекте к которому прилагается прекрасный сердечный воздыхатель. При этом ни одной из фьеррин в момент побега в голову не приходило, что половина из 'подвенечных' беглянок оказывалась через какое-то время в борделях и на улицах нижнего города… Илас усмехнулся про себя: побыть девочкой в крольчатнике (как метко в народе окрестили публичные дома средней руки), ему уж точно не светит. Хотя про просто 'побывать' еще разок — другой он бы не отказался, только в качестве клиента.
Половицы и двери, словно бывшие в негласном сговоре с мужчиной, лишь шептали ему вслед. Ни петельного скрипа, ни сварливого голоса досок под ногами так и не разнеслось по дому. Мужчина покинул особняк, так никем и не остановленный. Полуночный экипаж, выскочивший из-за угла, словно убийца из подворотни, не снижая скорости промчался мимо, привнеся в морозную ночную тишину пьяный женский смех и запах табака.
Илас, одев заплечный мешок еще времен его юности, припустил в сторону нижнего города, старательно чередуя вдохи и выдохи, как в свое время учил муштровавший их командир, чтобы сил хватило на подольше. Нанять пролетку, конечно, соблазнительно. Но ее же сначала надо сыскать, да и след на своих двоих запутать будет легче.
Наушник постучал в дверь кабинета дознавателя и после решительного: 'Войдите!', переступил кабинет порога начальника. Вошедшему жутко не нравился его командир. Слишком молод, слишком амбициозен. Родился с золотой ложкой во рту. Легко продвигается по службе. И не важно, что взлет этот стремительный был оплачен потом, кровью и стежками швов на полотне мышц и кожи, седыми висками. Это все не в счет.
Гораздо важнее, что ему, Ремару, приходится ночи напролет мерзнуть у монастырских стен. Днями собирать зевоту в кулак и протирать красные от недосыпа глаза, следя за какой-то вертихвосткой из обители святой Баяны. Хотя он, Ремар, заслуживает гораздо большего. Он красив, неглуп и не щепетилен в вопросах чести, что в дознавательском деле скорее поощрялось, нежели порицалось. Старая карга, что в насмешку судьбы именовалась его матерью, не оставила сыну ни приличного состояния, ни влиятельных связей. Отец Ремара же еще двадцать три года назад, едва услышал весть о том, что на свет скоро появиться его наследник, сделал подметки в неизвестном направлении. Поэтому честолюбивому юноше и пришлось идти туда, где неплохо платят — в дознавательский отдел наушником. Но Ремару хотелось большего. Свободы, отчеканенной, звонкой, с профилем
Потому-то и не спешил наушник с докладом к начальству. Авось затянет чуток, где недоскажет… и провалит очередной расследовательский прожект этот любимчик фортуны. А там, глядишь, и выговор получит. Но, чтобы самому не получить на орехи за огрехи от капитана, Ремер все ж явился с докладом, свечи так через три после того, как девица в карете всерадетеля отбыла из монастыря.
— Разрешите доложить, герр Антер? — сама любезность и желание помочь, услужить.
Этот тон, голос, нарочито смиренный взгляд вызывали у Эрдена какой-то необоснованный зуд в районе лопатки, на месте шрама, полученного по юношеской дурости. Он тогда еще только начал службу в отделе и из наушников его перевели в следопыты. Хотел сам задержать домушника, но тот то ли с дури, то ли с перепугу возьми да и пырни шилом. Ладно, удар оказался скользящий. Легкое не задело. Но вот подпись тот вореныш (шельмецу не было и пятнадцати) на плече Эрдена оставил. К слову, чесалось это напоминание былой дурости иногда неимоверно. И ладно бы к перемене погоды, как у ревматиков. Ан нет, иногда зудело вот как сейчас, безо всякой видимой на то причины.
— Докладывай. Что там? — голос скучный, спокойный. Рутина или особое задание — для подчиненных все должно выглядеть одинаково. Незачем лишний раз подчеркивать, какое из дел является приоритетным, а какое ерундовым для начальства. Пусть все поручения подчиненными выполняются с рвением.
— Особа, за которой мне было поручено приглядывать, отбыла из монастыря аккурат перед закатным молебном.
Тут Ремар позволил себе небольшую неточность: вечерняя служба началась свечи через две после отбытия владыки, ну да это ничего, пока-то его начальник соберётся, пока отряд подготовит, разницы уже для девицы особой не будет.
— Что еще?
Интонация Эрдена, да и его вид остались прежними. Только отчего-то вдруг наушнику примерещилось, что на оконном витраже зацвели узоры инея? Хотя нет, просто показалось. Меж тем взгляд Антера стал все больше напоминать репейник: не то чтобы злобный, но неприятный, цепляющийся к мелочам и доставляющий тем самым немалый дискомфорт для докладчика.
Командир же осматривал вошедшего, как придирчивая покупательница на базаре лежалый пучок петрушки, который пройдошистый торговец отдает по бросовой цене. И отметил и начищенные до блеска сапоги, и свежее пятно лакричного соуса на манжете, и накрахмаленный, еще отдающей синевой вешнего снега воротничок. Тот, кто торопиться с докладом, не будет сначала заезжать домой, чтобы переодеться, а потом трапезничать в ресторации (форель под столь приметным соусом холостяку, коим был Ремар, судя по данным досье, навряд ли сподручно готовить каждый день) да потом еще и ждать, покуда чистильщик обуви управиться с сапогами.
Внешне Эрден своего недовольства не выказал, но выводы сделал, и бросил:
— На сегодня Вы свободны.
Наушник, поклонившись, пятясь бочком и, наощупь найдя ручку двери, ретировался. Что-то ему подсказывало, что зря он мешкал, и Эрден-таки припасет для него нож в голенище.
Командир же тем временем стремительно поднялся и вцепился в край стола, пытаясь удержать рвущиеся наружу преимущественно матерные чувства. Минимум четыре свечи назад… да за это время целый полк девиц обесчестить можно, не то что одну монашку. Хотя Васса оной и не являлась, но все же. Надо трезво оценивать ситуацию. Она одна против здоровущего мужика, коим был всерадетель, мягко говоря, противник никакой. И пусть эта девушка изворотлива, как веретеница, и жалит словами не хуже годовалой гадюки, но против грубой силы языком много не намелешь, Эрден знал это на собственном опыте.