Дропкат реальности, или пособие для начинающего шулера
Шрифт:
Карета, запряженная четверкой гнедых, уже ждала друзей, таких разномастных, но бесхитростных в своем стремлении. Вассария, вышедшая на крыльцо последней, окинула спутников взглядом. В голове девушки невольно промелькнула мысль: 'Она — словно бубновая, многоликая дама, Леш — юркий, неискушенный валет, Илас — горделивый король, смотрящий на все происходящее в профиль, с надменной уверенностью, Эрден — туз, который един в двух лицах: может быть и единицей и одиннадцатью. Не хватает только десятки, и будет роял флеш, наивысшая из комбинаций. Причудливо судьба тасует колоду карт из людских судеб, однако…'
Кучер, и не подозревавший о том, какие думы посетили прелестную головку юной фьеррины, лениво лузгал семечки, но как только услышал, куда нужно доставить постояльцев, лихо взмахнул кнутовищем и, описав
Возница торопился: прием должен был начаться через две свечи, а это значит, что на площади будет не протолкнуться от карет, если он хоть чуть замешкается в дороге. Попадешь в этакую толчею — больше ни гроша за вечер не заработаешь. А у него еще два заказа: не все знатные — благородные могли себе позволить содержать собственный экипаж. Некоторые семьи (в основном проигравшиеся или спустившие все состояние и жившие в долгах, как в топком болоте, из которого не выбраться, как ни пытайся) арендовали кареты на выезд. Вот и торопился молодчик, свистел кнутом, понукая псевдогнедых. На самом деле лошади были разной масти, но хозяин решил их покрасить в один колер для пущей важности и 'респекту'.
Вассария, едва успевшая сесть, от столь резвого старта не удержалась на сидении и упала бы, не подхвати ее вовремя Эрден. Дознаватель прижал девушку чуть крепче, чем этого требовалось для простой помощи.
— Кажется, скоро я приобрету недурственное умение ловить тебя в карете, — промолвил он с печальной усмешкой.
Девушка поймала себя на мысли, что хотела бы видеть на его лице не такую улыбку, сплющенную и помятую, а просто радостную, счастливую. Просыпаясь в постели, вдыхать аромат, его аромат, в котором тонкие нотки кедра перемежались с запахом корицы, едва уловимые, но такие… свои, родные? Когда они успели стать такими? И, главное, почему? Не тогда, когда Эрден спас ее от летящего ножа, пущенного одним из шайки шулеров в таверне при их первой встрече, и не тогда, когда помог улизнуть из-под носа отчима. Вассария перебирала воспоминания, как бусины на четках, в попытке определить ту самую точку не возврата чувств. И поняла: ощущение, что Эрден — именно ее мужчина, пришло тогда, когда он разрешил ей расправить крылья, взлететь, поверить в себя, пусть и ввязавшись в эту авантюру со всерадетелем. Ведь даже самой себе Вассария боялась признаться, что больше всего она опасается потерять свободу. Для девушки не было страшней тюрьмы, чем та, чьи стены слагают самодурство, власть и непоколебимое слово мужа, который даже не пытается ее понять. А Эрден… с ним было легко, он словно понимал каждое слово, которое она не сказала, оберегал ее, но позволял летать.
'Жаль, что это наш последний вечер…', — не мысль, скорее ощущение, чувство, которое накрыло девушку штормовой волной, не вытеснив действительности, но позволив взглянуть на все со стороны. В то, что им удастся задуманное, лицедейка верила. Но какой ценой? Политика и религия — это две крайности одной сущности, суть которой — вера в идеальный мир, и за эту веру в идеал готовы убивать и заковывать в кандалы несогласных. Они ввязались в эти игры. Сначала по принципу: если не сопротивляешься — то умираешь, а теперь… оставить все как есть, дать хитроумному плану всерадетеля осуществиться… даже самый мирный переворот не совершить в белых перчатках — слишком плохо с них отмывается кровь. И Вассария понимала: падет Ваурий тринадцатый — падет империя, и будет война, разрушение, голод. Лицедейка задала себе вопрос: 'Сможет ли она дальше спокойно жить, зная, что у нее был шанс все это предотвратить?' И ответила сама себе же: 'Сможет'. Только это будет уже не она.
Девушка не сомневалась, что каждый из сидящих в карете так или иначе для себя решил эту дилемму: 'Бежать или сражаться?'. И если их по — прежнему четверо, значит… что же, эшафот — трон, на который восходили короли и нищие, разбойники и искатели правды.
Если, чтобы император услышал и предотвратил, нужно заплатить такую цену… говорят, у древней богини победы веремцев — Ирсиры — тоже не было головы…
Вассария, погруженная в себя, и не подозревала, какие мысли бродят в головах ее спутников. Эрден с по — зимнему холодным, безучастным лицом наблюдал в окно кареты за улицей, по — вечернему суетливой своей обыденной серостью. Дознаватель с радостью схватил бы Вассу в охапку и, развернув карету, умчал далеко. Затерялись бы в безликой толпе так, что ни одна ищейка не найдет. Но клятва, которую он дал… Слова, что связывают. Их произносит перед началом службы каждый из стражей закона. Эта клятва обязала служить верой и правдой, не щадя живота своего, отчизне. Слова на крови держали крепко, не давая ни мыслями, ни делами, ни молчанием, ни промедлением навредить империи. Поэтому Эрден понимал — счастья побег не принесет. Клятвы, они такие — сжигают преступивших их изнутри: кого за считанные часы, кого за месяцы. Рано или поздно финал один — смерть.
Илас сидел с закрытыми глазами. Почти спал… с прямой, словно черенок от лопаты, спиной. Ему осточертело все и вся. Интриги, погоня, ожидание болта в спину и улюлюканье загонщиков. Тех, кто охотились за его шкурой. Ему даже захотелось вернуться в пограничье. Там проще: есть враг, его надо убить. Иначе умрешь сам. Просто. А здесь… надоело бегать.
Спроси кто мнения Леша на сей счет, он бы призадумался, что ответить. Крепко… и промолчал. Месть, с зубовным скрежетом гнавшая его по чащобам, угасла, распылилась, затерялась под гнетом новых впечатлений. Он ехал в карете не потому, что так надо было лично ему. Просто не мог бросить товарищей.
Не снижая скорости, карета по большой дуге обогнула угол дома и, вильнув запятками так, что вылетевшая из-под колес грязь окатила незадачливых (в смысле не справившихся с задачей увернуться) прохожих. Еще квартал, и экипаж стремительным фрегатом ворвался в площадную толчею. Многие прибывали на прием загодя, поэтому чаяния кучера, обойтись малой кровью и успеть, не оправдались. Он зло сплюнул, костеря про себя как коллег по цеху, так и их хозяев, да и самого Ваурия заодно, вздумавшего назначить 'ассмамбилею', как ноне модно говорить.
Резиденция его императорского величества Ваурия тринадцатого жила радостным предвкушением. Прием иноземцев. К нему начали готовиться загодя. Дипломаты — за несколько лет, слуги — за месяцы, а личный помощник всерадетеля — в день приема.
За две свечи до полудня герр Климерус, верный слуга и помазанник всерадетеля, в сопровождении еще двух лиц духовного сана и нескольких стрелков, прибыл к городскому секретарю Аросарию с целью забрать у того ключи от всех комнат и служебных помещений зимней резиденции его императорского величества Ваурия тринадцатого. Внушительный ларь с оными был ему предоставлен в обмен на свиток, заверенный печатью хоганова дланника. Перебирая доставшееся богатство, Климерус отметил и лоснящиеся желобки, которые заботливый секретарь баловал маслом, и кожаные ярлыки, коими был снабжен каждый ключ. Пояснение, выведенное на дубленом куске, должно было помочь отличить требуемый от его железных собратьев.
С этого мига на плечи герра Климеруса ложилась тайная охрана зимней резиденции, а также всех ворот и аллей, примыкающих к оной.
Спустя свечу явился тот, кого герр не любил, но без чьей помощи ему сегодня было не обойтись: Мармос — человек, весьма далекий от хогановых заповедей, нахальный, а порою даже глупый. Но тем, кто оказался на его пути, оставалось только молиться. За это его свойство Мармос и был приближен к себе всерадетелем. Умение этого бандита в рясе выполнять самые грязные поручения быстро, точно и в полном соответствии с приказанным, даровало ему, помимо духовного сана, еще и богатство.
Мармос явился с сотней стрелков, которых сейчас же расставил в резиденции: у дверей, вдоль аллеи, на расстоянии полета стрелы, и даже на балконах и в эркерах. Через свечу прибыли две роты: одна имперская, как принимающей стороны, другая веремская. Стражи с этих двух сторон напоминали глухарей на току: выпячивали грудь колесом, демонстрируя отменную выправку, сверкали до блеска начищенным оружием и парадными мундирами. Синхронностью своих маневров они привели бы в восторг императорского балетмейстера. Заняв отведенные им места, они замерли соляными статуями. Теперь у каждого входа было трое: хоганов ставленник, представитель великой и могучей империи и веремец.