Дрожь
Шрифт:
— Ладно. Только, чур, неудобных вопросов не задавать.
Грейс придвинулась ко мне поближе и чуть сгорбилась, застыв в позе, которая была зеркальным отражением моей собственной. Судя по всему, это и был первый вопрос: ее бедро, прижатое к моему бедру, ее плечо, соприкасающееся с моим плечом, ее туго зашнурованная кроссовка поверх моего поношенного ботинка. Сердце у меня заколотилось, дав ей ответ лучше всяких слов.
Голос Грейс прозвучал по-деловому, как будто она понятия не имела, что со мной делает.
— Я хочу узнать,
Это было просто.
— Когда температура снижается, я становлюсь волком. Пока холодно только по ночам, а днем тепло, я чувствую приближение превращения, а потом холодает окончательно, и я превращаюсь в волка до самой весны.
— И все остальные тоже?
Я кивнул.
— Чем дольше ты волк, тем теплее должно быть, чтобы ты превратился в человека. — Я немного помолчал, решая, говорить ей сейчас об этом или нет. — Никто не знает, сколько лет будет превращаться туда-сюда. Для каждого волка этот срок свой.
Грейс молча смотрела на меня — точно с таким же выражением она смотрела на меня шесть лет назад, лежа на снегу. Сейчас я мог расшифровать его не больше, чем тогда. Горло у меня перехватило в ожидании ее ответа, но, к счастью для меня, она задала следующий вопрос.
— И сколько вас таких?
Я не мог назвать ей точную цифру, потому что многие из нас больше не были людьми.
— Около двадцати.
— Чем ты питаешься?
— Крольчатами. — Она нахмурилась, и я с ухмылкой добавил: — И взрослыми кроликами тоже. Я против дискриминации кроликов по возрастному признаку!
Следующий вопрос проследовал без промедления.
— Что было у тебя на морде в тот вечер, когда ты позволил мне прикоснуться к тебе?
Голос у нее не изменился, но глаза чуть сузились, как будто она не была уверена, хочет ли узнать ответ.
Мне пришлось напрячься, чтобы вспомнить ту ночь: ее пальцы, погруженные в мой мех, ее дыхание, от которого колыхались тонкие волоски у меня на морде, приправленное чувством вины удовольствие находиться так близко к ней. Парнишка! Тот самый, которого укусили. Вот о чем она спрашивала на самом деле.
— Ты хочешь сказать, что у меня на морде была кровь?
Грейс кивнула.
Я испытал легкий укол обиды за то, что она задала этот вопрос, но не задать его она не могла. У нее были все причины не доверять мне.
— Она была не его... не того парнишки.
— Не Джека, — уточнила она.
— Не Джека, — повторил я. — Я знал о нападении, но не участвовал в нем.
Мне пришлось глубже погрузиться в собственную память, чтобы вспомнить, откуда взялась кровь у меня на морде. Мой человеческий рассудок услужливо подсовывал логичные ответы: кролик, олень, сбитая машиной на шоссе мелкая живность,— и все они начинали немедленно перевешивать мои действительные волчьи воспоминания. В конце концов я извлек из глубин своей памяти настоящий ответ, хотя поводов гордиться собой он мне не давал.
— Она
Грейс перевела дух.
— Ты не расстроилась, что это был кот? — спросил я.
— Тебе же нужно было что-то есть. Если это был не Джек, мне все равно, кто это, хоть валлаби, — пожала плечами она.
Однако я видел, что Джек по-прежнему занимает ее мысли. Я попытался извлечь из памяти те крохи, которые были мне известны о нападении; мне ужасно не хотелось, чтобы она плохо думала о моей стае.
— Вообще-то он сам их спровоцировал, — сказал я.
— Что-что он сделал? Ты же сказал, что тебя там не было!
Я покачал головой и попытался объяснить ей.
— Мы не можем... когда мы волки... когда мы общаемся, это обмен образами. Ничего сложного. И только на небольших расстояниях. Но если мы находимся неподалеку друг от друга, то можем передать другому волку какой-то образ. В общем, те волки, которые напали на Джека, показали мне, как это было.
— Вы умеете читать мысли друг друга? — с недоверием в голосе переспросила Грейс.
Я решительно покачал головой.
— Нет. Я... это трудно объяснить, когда я челове... когда я — это я. В общем, когда мы превращаемся в волков, наше сознание тоже изменяется. У нас нет абстрактных понятий. Речь не идет о вещах вроде времени, имен и сложных чувств. Это все исключительно для охоты или для того, чтобы предупреждать друг друга об опасности.
— И что ты видел про Джека?
Я опустил глаза. Это было очень странное ощущение — пытаться воскресить волчьи воспоминания в человеческом рассудке. Я принялся перебирать смутные образы, сохранившиеся в моей памяти, и лишь сейчас до меня дошло, что красные кляксы на волчьих шкурах были пулевыми ранами, а пятна у них на мордах — кровью Джека.
— Некоторые волки передали мне картины, как он их ранит. Из... из ружья? Видимо, у него было пневматическое ружье. Он был в красной рубахе. Волки плохо распознают цвета, но красный мы различаем.
— Но зачем ему это понадобилось?
Я покачал головой.
— Не знаю. Подобные вещи мы не обсуждаем.
Грейс молчала; наверно, все еще думала про Джека. Мы сидели в напряженной тишине, пока я не начал беспокоиться, не расстроилась ли она. И тут она произнесла:
— Значит, получить подарки на Рождество тебе не удается.
Я смотрел на нее, не зная, что ответить. Рождество существовало где-то в другой жизни — в той, которая была у меня до волков.
Грейс уткнулась взглядом в руль.
— Просто я подумала, что на лето ты все время куда-то исчезал, и я всегда любила Рождество, потому что знала, что ты точно объявишься. В лесу. В волчьем обличье. Наверное, это потому, что зимой холодно. Но это значит, что ты никогда не получаешь подарков на Рождество.
Я покачал головой. Я превращался в волка еще даже до того, как магазины начинали украшать к праздникам.