Друг и лейтенант Робина Гуда
Шрифт:
Нечего было и мечтать, что даже самые продвинутые курсы внедрят в мои мозги за неделю то, что не смогла внедрить школа за пять лет. Матильда Деркач оставалась моей последней надеждой... И, прекрасно сознавая кристальную глупость своего поведения, я выложил на стол последний козырь — стодолларовую купюру.
— Мне нужно знать хоть что-нибудь по-английски к следующей пятнице. Это — аванс. Вне зависимости от результата.
Матильда Деркач уставилась на зеленую бумажку, прикрывшую одну из карт таро, и взгляд колдуньи наконец-то сфокусировался. Член Европейской ассоциации
В душе я прекрасно сознавал, какой дурью сейчас занимаюсь. Одно дело — отдать пятьдесят рублей, чтобы посмеяться над тем, кем ты был в прошлой жизни, нимало в это не поверив, и совсем другое — выложить предпоследнюю сотню баксов за... За что — за чудо? Или за одну только надежду на чудо?
Я всегда считал себя заядлым материалистом, но сейчас некий недодавленный простак внутри меня попискивал: «А вдруг? Чем черт не шутит?»
Матильда перестала химичить с картами и уставилась на меня густо подведенными фиолетовой краской карими глазами. Над левой бровью у нее красовались две вполне ведьмовские родинки — трудно сказать, намалеванные или настоящие.
— Я могу попробовать, молодой человек. Но предупреждаю — сейчас для этого плохое расположение звезд. Результат может оказаться неполным или...
На этот раз я посмотрел в затылок Матильде Деркач и негромко сказал:
— А вы постарайтесь.
Следующие полчаса потомственная колдунья, член ЕАПП, светоч всея Великия, и Белыя, и Черныя Магии демонстрировала один профессиональный фокус за другим. Меня обкуривали какой-то вонючей дрянью, вешали надо мной уныло звякающие бубенчики, заставляли смотреть в чертов елочный шар. Хрена с два я там высмотрел. И хрена с два я заговорил по-английски.
Все, что я помнил со школьных времен, — это несколько неправильных глаголов и три фразы, с помощью которых нам пытались поставить произношение. Спустя полчаса я знал все те же неправильные глаголы и все те же осточертевшие три фразы.
Мадам Матильда бросила в пламя спиртовки порошок, он полыхнул зеленым пламенем, в комнате сильно запахло мятой.
Глядя на рассеивающийся дым, я думал о том, что Америка мне не светит. А еще о том, что фокусы Акопяна производят гораздо большее впечатление, не говоря уж о трюках Дэвида Копперфилда. Неужели за сотню долларов я не могу даже получить приличное шоу?
— Говори! — вдруг пронзительно потребовала колдунья — и я вздрогнул, хотя она повторяла свое наглое требование уже в пятый раз.
До сих пор я просто пожимал плечами и разводил руками — дескать, и рад бы ответить по-английски, да не могу! — но теперь вдруг взбесился.
Выпрямившись в кресле, я разогнал ладонью зеленый дым и злобно сказал:
— Don't trouble trouble until trouble troubles you!
Это была одна из зазубренных мною в школе фраз, по-русски приблизительно значившая: «Не буди лиха, пока оно тихо!»
Матильда Деркач подпрыгнула и уставилась на меня с таким радостным ожиданием, что мне стало стыдно. В конце концов, у этой женщины нелегкий хлеб — попробуй-ка в пятьдесят с лишним лет изображать из себя шаманку, даже если тебе платят за представления «зелененькими»... От Валькиной мамы я знал, что «потомственные» колдовские таланты проявились у ее подруги после того, как закрылось предприятие, в бухгалтерии которого мадам Матильда проработала всю жизнь и собиралась тихо-мирно работать до пенсии. Само собой, госпожа Деркач была таким же членом Европейской ассоциации парапсихологов, как я — Билли Гейтсом... Но ведь не боги горшки обжигают — а вдруг ей все же удастся добиться удачи в том, в чем потерпели полное фиаско мои школьные учителя?
— Пока что фокус не удался, — буркнул я. — Попробуйте еще разок.
Колдунья метнула в меня взгляд, наверняка снискавший бы одобрение нашего каратистского гуру.
Я уж думал, меня сейчас вышвырнут из кресла и из этой квартиры, и приготовился помахать рукой своей сотне баксов — но мадам Матильда еще не закончила представление.
Теперь член ЕАПП зажгла несколько фитилей под названием «Аромат Ганга» и вытащила блестящий шарик на цепочке.
— Смотри сюда! — она принялась раскачивать шарик перед моим лицом, слишком близко, чтобы от этого можно было словить кайф.
К тому же от всех этих воскурений у меня уже начала болеть голова.
Вот бы посмеялась моя мамуля, если бы узнала, какой дурью я тут занимаюсь! Но ей-то хорошо сейчас в Гамбурге обсуждать проблемы миграции вальдшнепов с немецкими коллегами. А я если и увижу иные берега, то только во сне, прикорнув в уютном кресле потомственной колдуньи. Я очень старался не зевать, но вчера мы допоздна сидели в «Белых ночах» и, похоже, слегка перебрали.
— Говори! — снова возгласила Матильда, продолжая манипуляции с шариком.
— Oh, no, don't go home alone, nobody nows how lonely the road is! — сонно пробормотал я. И чтобы старушка не мучилась зря, тут же перевел: — О нет, не ходи домой в одиночку, никто не знает, как одинока дорога!
Теперь у меня в запасе оставалась всего одна фраза: «She sells seashells on the sea shore, and the shells she sells — are seashells, I am sure!» To бишь — «Она продает ракушки на морском берегу, и ракушки, которые она продает, — действительно морские ракушки, я в этом уверен».
Мадам Матильда, прервав манипуляции с шариком, с ненавистью уставилась на меня.
Я устало воззрился на нее.
Мне вдруг стало абсолютно по барабану, прогонит она меня немедленно или даст еще подремать в старинном плюшевом кресле.
Но нет, старая гвардия не сдавалась!
Мадам Матильда сняла с полки и водрузила на стол металлическую рамку с укрепленными на ней блестящими пластинками. Член ЕАПП пошаманила над странной штуковиной, и пластинки завертелись вразнобой в завораживающем ритме — одни быстро, другие медленно... На этот раз мне не удалось сдержать зевок.