Друг от друга
Шрифт:
– Железная дорога делит город на две части. Гармиш, слева от нас и к востоку от железной дороги, посовременнее – там находится Олимпийский лыжный стадион. Партенкирхен, лежащий к западу от дороги, старее – в этой части базируется большая часть армии янки.
Многие здания Гармиш-Партенкирхена напоминали мюнхенские церкви в стиле изысканного рококо. Городок не выглядел бы более католическим, даже если бы папа римский владел тут лыжным шале. Но по дорогам проезжали почти только одни джипы и грузовики американской армии, а на каждом
– Господи! – воскликнул я. – Того и гляди, разрисуют реквизированные дома картинками с Микки-Маусом.
– Ну и ладно, ничего страшного. И знаешь, намерения у них самые что ни на есть благие.
– Так же, как у святой инквизиции, – огрызнулся я. – Тормозни у табачной лавки. Мне нужно купить «Лаки».
– Я же предупреждал тебя! – возмутился Хенкель, но машину все-таки остановил.
– Свежий воздух значительно уменьшает вред от курения.
Выбравшись из машины, я зашел в лавку. Купил сигарет, а потом еще раз обошел магазин, смакуя ощущение, что снова могу вести себя, как нормальный здоровый человек. Продавец подозрительно провожал меня глазами.
– Что-нибудь еще? – Он ткнул в меня черенком своей пенковой трубки.
– Нет, просто смотрю.
Он сунул в рот трубку и стал раскачиваться с пятки на носок. Я обратил внимание на его башмаки, разукрашенные эдельвейсами, дубовыми листьями и баварскими сине-белыми лентами – самые германские башмаки на свете.
– Тут магазин, – буркнул он, – а не музей.
– Это вы правильно заметили. – И я быстро вышел – дверной колокольчик резко звякнул.
– Уютный городок, – бросил я Хенкелю, усевшись в машину, – и местные жители приветливы, как цепные собаки.
– Да нет, когда узнаешь их поближе, они очень дружелюбны, – возразил он.
– Забавно. То же самое утверждают люди после того, как их собака тебя покусает.
Мы двинулись на юго-запад Партенкирхена, к подножию Цугшпитце, мимо отеля «Пост» с клубом для американских офицеров, отеля «Генерал Паттон», штаб-квартиры американской армии и лыжной базы «Зеленая стрела». Полное впечатление, что нахожусь я в Денвере, в штате Колорадо. В Денвере я никогда, правда, не бывал, но, как мне кажется, он очень похож на Партенкирхен. Патриотичный, показушный, сверх меры разукрашенный, недружелюбный и – в общем – немного нелепый.
Мы проехали по улице типичных старых альпийских домов, и Хенкель свернул на подъездную дорогу к двухэтажной оштукатуренной вилле, опоясанной деревянным балконом, с нависающей крышей, большущей, как палуба авианосца. На стене красовался рисунок: германский лыжник-олимпиец. Я догадался, что он немец, потому что его правая рука была поднята, будто к чему-то тянулась, но к чему – разобрать невозможно. И, наверное, теперь только немец мог бы понять, отчего у него вскинута рука. Все в Гармиш-Партенкирхене сейчас было подчинено Дяде Сэму и его благополучию, даже с трудом верится, что когда-то тут царил Дядя Адольф.
Выйдя из «мерседеса», я запрокинул голову на Цугшпитце, нависшую над домами застывшей волной серой морской воды. Услышав выстрелы, я вздрогнул и, кажется, даже шарахнулся в сторону. А потом оглянулся. Хенкель рассмеялся.
– У янки по другую сторону реки стенд для стрельбы по тарелочкам, – объяснил он, направляясь к двери. – Все, что ты тут видишь, реквизировано американцами. Они разрешили пользоваться лабораторией для моих экспериментов, до войны она принадлежала местному госпиталю на Максимилиан-штрассе.
– А разве госпиталю больше не нужна лаборатория?
– После войны госпиталь стал тюремным общежитием для умирающих, – он искал ключ от входной двери, – для неизлечимо больных немецких военнопленных.
– А чем они больны?
– У большинства психические расстройства, – пояснил он. – Это не по моей части. Многие умерли в результате вспышки эпидемии вирусного менингита. Остальных перевели в мюнхенский госпиталь примерно с полгода назад. Сейчас здешний госпиталь превратили в место отдыха и реабилитации для американского обслуживающего персонала.
Хенкель отпер дверь и вошел. Но я застыл на месте, уставившись на машину, припаркованную через дорогу. Машину эту я уже видел. Красивый двухдверный «бьюик-родмастер», сверкающий, зеленый, с «белобокими» автопокрышками и задним бампером, широченным, как альпийский склон.
Оторвавшись, наконец, от этого зрелища, я последовал за Хенкелем, прошел по узкому коридору, где было очень жарко. На стенах висело несколько снимков спортсменов: Макси Хербер, Эрнста Байера, Вилли Богнера, – на принятии олимпийской присяги. Воздух в помещении был с каким-то химическим привкусом, попахивало также гнильцой и чем-то ботаническим, типа мокрых садовых перчаток.
– Закрой за собой дверь! – прокричал Хенкель. – Тут необходимо сохранять тепло.
Повернувшись к двери, я услышал за спиной голоса, а когда снова обернулся, то обнаружил, что коридор загораживает человек, которого я сразу узнал, – тот самый американец, что заставил меня копать яму в моем саду в Дахау.
– Ба! Да это ж наш фриц с принципами! – завопил янки.
– По твоему тону не похоже, что ты мне комплимент отвалил, – отозвался я. – Ну, как жизнь молодая? Удалось еще подворовать еврейского золотишка в последнее время?
Он ухмыльнулся:
– В последнее время – нет. Не так уж много его осталось. А ты? Как бизнес в отеле? – Ответа моего он дожидаться не стал, а, не спуская с меня глаз, крикнул: – Эй, Генрих! Где ты раскопал этого фрица? И какого черта приволок сюда?
– Я же тебе рассказывал. – В коридоре показался Хенкель. – Это тот самый человек, с которым я познакомился в госпитале.
– Так это он – тот детектив, про которого ты говорил?
– Ну да. А вы что, уже встречались раньше?