Друг от друга
Шрифт:
– Тогда я согласен, – заявил Груэн, вдыхая искру жизни в трубку. – Но у меня есть несколько условий, и их обязательно придется учесть. Первое: Берни, мы тебе заплатим. Моя семья богата, и я буду навечно у тебя в долгу за эту услугу, так что оплата будет достойной. Думаю, двадцать тысяч австрийских шиллингов соответствующая сумма за оказание такой ценной услуги.
Я кинулся было протестовать, что это слишком много, но Груэн покачал головой.
– Не желаю даже слушать никаких возражений. Если не согласишься на такой гонорар, тогда я не соглашусь на твою поездку.
– Ну, если настаиваешь… –
– И не только гонорар. Разумеется, я оплачу все твои расходы. И остановиться ты должен в отеле, какой выбрал бы я сам теперь, когда стал богат.
Я кивнул, спорить с такой щедростью мне совсем не хотелось.
– И третье условие, более деликатного свойства. Может, ты помнишь, когда-то я рассказывал тебе, что бросил в Вене девушку. Конечно, поздновато я опомнился, согласен, но мне все-таки хотелось бы как-то загладить вину. Ее ребенок – мой ребенок. Сейчас ему уже двадцать один год. И я хотел бы передать им деньги. Только предпочел бы, чтобы они не знали, что это от меня. Ты навестишь их как частный детектив, нанятый клиентом, который предпочитает остаться неизвестным. Ну, что-нибудь в таком роде. Я уверен, Берни, способы тебе известны.
– А что, если они умерли? – предположил я.
– Ну, если умерли, значит, умерли. У меня есть адрес. Сделай это, пожалуйста.
– А я попрошу Джейкобса помочь с нужными документами, – прибавил Хенкель. – Тебе потребуется разрешение для проезда через британскую, французскую и американскую зоны. И пропуск для русской оккупационной зоны. Как будешь добираться?
– Лучше всего на поезде, – ответил я. – Так я привлеку меньше внимания.
– Обычно я обращаюсь в турагентство в Мюнхене, – сказал Хенкель. – Попрошу их купить для тебя билет. Когда отправишься?
– А как скоро Джейкобс сумеет раздобыть нужные документы?
– Думаю, не задержится. У него хорошие связи.
– Это я уж давно сообразил.
– Если через сутки? – спросил Хенкель.
– Тогда, значит, поеду послезавтра.
– Но на чье имя заказывать? – растерялся Хенкель. – На твое или на Эрика? Вопрос требуется тщательно продумать. Предположим, тебя обыщут и найдут у тебя еще один паспорт, тогда, естественно, сделают вывод, что один из них – фальшивый, а ты – нелегальный беженец из русской зоны. Тебя передадут русским и бросят в трудовой лагерь. – Он нахмурился. – Риск, Берни, большой. Ты точно уверен, что желаешь ехать?
– Будет выглядеть странно, – сказал я, – если пропуск у меня будет на одно имя, а регистрация в отеле на другое. Это легко проверить, и семейному адвокату Эрика вряд ли понравится. Так что все: билеты, пропуска и броня в отеле должно быть оформлено на имя Эрика Грузна. А мой паспорт я оставлю в мюнхенской квартире. Все равно, – пожал я плечами, – мне не хотелось бы пользоваться в Вене своим паспортом. Иваны, возможно, уже куда-то занесли мое имя. Последний раз, когда я был там, у меня случилась стычка с полковником МВД, неким Порошиным.
– А как насчет похорон? – вмешался Груэн.
– На похороны идти рискованно, – заметил Хенкель.
– Но если не приду, это покажется странным, – возразил я.
– Верно, – согласился Груэн. – Я телеграфирую адвокатам, что приезжаю. Попрошу, пусть заведут открытый счет на мое имя в банке матери. Чтобы, как только приедешь, ты мог взять свой гонорар и деньги на расходы. Ну и нужную сумму для Веры и ее ребенка. – Он бледно улыбнулся. – Вера Мессман. Так ее зовут. Ту, что я бросил в Вене.
– Мне бы тоже ужасно хотелось прокатиться в Вену, – вздохнула Энгельбертина, по-детски надув губы.
Я улыбнулся, стараясь изобразить сожаление, но в душе ощущал радость: я избавлюсь от Энгельбертины, хотя бы ненадолго. Я начал понимать, почему ее второй муж-янки улепетнул в Гамбург. У меня и раньше были женщины, которые спали со многими мужчинами – моя жена, например, хотя четырехсот, конечно, у нее не наберется. И когда я служил в «Алексе», там вечно ошивались шлюшки. И мне нравились некоторые. Нет, не только из-за неразборчивых сексуальных связей Энгельбертины мне было не по себе рядом с ней, а из-за множества странных мелочей, которые я в ней подметил.
Ну, например, она встает всякий раз, когда в комнату входят Груэн или Хенкель. Несколько необычной казалась мне и та почтительность, какую она им выказывает, чуть ли не на грани раболепия. Или – она старается не встречаться с ними взглядом. Всякий раз, как кто-то из них смотрел на нее, она утыкала глаза в пол и иногда даже опускала голову. Возможно, это нормальное явление среди немцев в отношениях наниматель – служащий. Особенно если учесть, что они врачи, а она медсестра. Германские доктора могут быть вызывающими оторопь солдафонами, как я сам обнаружил, когда умирала Кирстен.
И еще кое-какие чудачества я заметил в Энгельбертине; они меня раздражали, словно липкая паутина, которую стараешься отодрать от лица. Смешной для зрелой женщины инфантилизм: ее комната была забита мягкими игрушками, их дарили Груэн и Хенкель. В основном медвежата – десятка три-четыре. Они сидели плечом к плечу с задумчивыми глазами-бусинками, рты туго сжаты, вид такой, будто они планируют вооруженный захват комнаты хозяйки. Я подозревал, что первой жертвой медвежьей зачистки, которая последует за захватом, паду я сам. Слишком уж по-разному мы с медвежатами смотрели на вещи. Кроме, вероятно, одной. Очень возможно, что второй жертвой медведей станет граммофон «Филко», свадебный подарок исчезнувшего янки. Если не сам граммофон, то одна пластинка, которую Энгельбертина обожала. Довольно унылая баллада «Прощай, прощай» из мюзикла Зигмунда Ромберга «Голубой рай», ее пела на пластинке Лале Андерсен. Энгельбертина ставила ее снова и снова, и очень скоро я уже на стенку лез от этой музыки.
И еще одно – ее истовая вера в Бога. Каждый вечер, включая и те, когда она занималась со мной сексом, она вылезала из кровати и, встав на колени, крепко сжав руки и закрыв глаза, молилась вслух.
Случалось – в те ночи, когда я слишком уставал и не мог уйти из ее комнаты, – я слушал ее молитвы, и меня удивляло, насколько же чаяния и надежды Энгельбертины для себя и для мира банальны – такие навеяли бы скуку даже на игрушечную панду. После молитвы она неизменно раскрывала Библию и перелистывала страницы в поисках ответа от Бога на ее просьбы. Чаще всего вечная Книга позволяла ей прийти к правдоподобному заключению, что ответ ей и вправду дан.