Другая Блу
Шрифт:
Класс затих. Вот это да. Все даже задержали дыхание в ожидании его реакции, спрашивая себя, неужели Блу Экохок в конце концов зашла слишком далеко. Уилсон не разразился гневной тирадой, а просто смотрел на меня несколько долгих секунд, по-совиному наклонив голову. Напряжение ослабло.
– Ладно. Это справедливо, – легко согласился Уилсон. – Но я – учитель, это значит, что я учу, а вы – учитесь, так что не обязательно все должно быть справедливо, так как роли у нас разные. И времени у нас не так много, чтобы я тратил его на разговоры о самом себе.
– Как насчет двадцати вопросов? – спросил кто-то с задней парты.
– Или поиграем в «бутылочку», – крикнул другой голос.
Послышались
– Сделаем вот что. Я расскажу вам про свою жизнь вкратце, как сделали вы, а потом расскажу о своем Рубиконе. Договорились? Так мисс Экохок будет уверена, что все честно. – Он подмигнул мне, и я еле сдержалась, чтобы не показать ему язык. Учителя не должны быть такими молодыми и классными. Почему-то это по-настоящему меня раздражало. Я только презрительно изогнула бровь и отвернулась.
– Я родился в Манчестере, это в Англии. У меня есть две старшие сестры. Одна все еще живет в Англии, как и моя мама. Моя старшая сестра, Тиффа, живет в Лас-Вегасе, что, кстати, и привело меня сюда. Мне двадцать два года, я окончил то, то мы называем колледжем, когда мне было пятнадцать лет. Полагаю, это то же самое, как очень рано закончить среднюю школу.
– Ничего себе! Так вы правда умный, да? – это блестящее умозаключение сделала девушка с голосом Мэрилин Монро, которая писала блестящими ручками, используя для каждой буквы своего имени разные цвета, еще и рисуя сердечки и звездочки сверху. Я окрестила ее «Блестяшкой».
Я громко фыркнула. Уилсон бросил на меня взгляд, и я решила, что пора бы уже сдерживаться.
– Мы переехали в Штаты, когда мне было шестнадцать, так что я смог рано поступить в университет, в Англии так нельзя. Моя мама – англичанка, а отец – американец. Он был доктором, работал в Институте Хантсмана в штате Юта, там занимаются исследованиями рака. Я закончил университет в девятнадцать лет, и тогда же был мой переломный момент. Мой отец умер. Он хотел, чтобы я стал доктором, как и он: на самом деле в нашей семье мужчины целых четыре поколения выбирали эту профессию. Но когда он умер, я был не в себе и решил выбрать другой путь. Два года я провел в Африке в «Корпусе мира», преподавал английский. Так я понял, что мне по-настоящему нравится эта профессия.
– Вам стоило стать доком, – с придыханием заявила Блестяшка. – Они больше получают. И вы бы суперски смотрелись в их форме. – Она захихикала, прикрыв рот ладошкой.
– Спасибо, Крисси, – вздохнул Уилсон и недовольно покачал головой.
Так вот как ее звали. Не сильно лучше «Блестяшки».
– Это – первый год, когда я преподаю в Штатах. На этом все. – Уилсон посмотрел на часы. – Моя жизнь в двух минутах. Теперь ваша очередь. У вас есть время до конца урока.
Я посмотрела на свои строчки. Жизнь Уилсона шла ровной линией событий и достижений. Значит, он правда был умен, что ж, вполне очевидно. И он был милым. И привлекательным. И из хорошей семьи. Вообще у него все было хорошо, в отличие от моей истории. Был ли у меня момент, который определил все? Точка, когда все изменилось? Даже несколько. Но в один из таких моментов мир закружился, а когда все успокоилось, я была уже другой девочкой.
Тогда я уже три года я жила с Шерил, и за все время от Джимми не пришло ни слова. Служба поиска и спасения штата Невада в конце концов прекратила поиски, отчаявшись отыскать хоть что-то, хотя бы след. Не было никакой шумихи, никто и не знал о его исчезновении, не требовал продолжить поиски. Никто о нем ничего не слышал. Это был просто человек, который для одной маленькой девочки был целым миром.
В течение тех трех лет я изо всех сил старалась не терять надежды на его возвращение. Ни когда социальный работник сообщил мне, что мою собаку, Айкаса, пришлось усыпить. Ни когда шла неделя за неделей, а Джимми все не было. Даже когда Шерил без конца курила в квартире, и я ходила в школу, вся пропахшая сигаретным дымом, не зная ничего из программы, без друзей, неуклюжая и странная. Так меня видели одноклассники, да и я сама. Я не хотела верить, что Джимми больше нет, и только чистое упрямство делало меня сильнее, заставляло смотреть вперед и идти дальше.
Если бы не насмешки моих одноклассников, мне бы понравилось в школе. Находиться рядом с другими детьми для меня было ново, а школьные обеды казались пиром после готовки на походной печке. А еще там можно было брать книги и читать. Учителя говорили, что я смышленая, и я много училась, пытаясь догнать своих одноклассников, зная, как Джимми будет гордиться мной, когда увидит книжки, которые я прочитала, и рассказы, которые написала. Я записала все истории, которые он рассказывал, все, что было важно для него, а значит, важно и для меня. И я ждала.
Как-то я пришла домой, а у дверей меня ждал социальный работник. Она сказала, что они нашли моего отца. Они с Шерил повернулись ко мне, завидев меня на подходе. Шерил курила, выпуская огромные кольца дыма, помню, я еще удивилась такому «таланту». А потом я увидела ее выражение лица, глаз, заметила опущенные уголки губ социальной работницы. И я поняла. Альпинист перелезал через расщелину и что-то увидел глубоко внизу, будто застрявшее, и подумал, что это похоже на человеческие останки, каким-то образом защищенные от непогоды и зверей, иначе бы их давно растащили. Он позвонил в соответствующие службы, и туда отправили людей. Тело Джимми подняли наверх несколько дней спустя. Он явно упал с большой высоты. Разбился или не смог подняться наверх? В кармане его штанов нашли бумажник, так его и опознали. Вот и разгадка. И больше никакой надежды.
Когда социальный работник ушла, я отправилась к себе и легла на кровать. Оглядела комнату, чистенькую и безликую, которую никогда не считала своей. Это был дом Шерил, а я просто жила с ней. На полке все еще лежала та змея, которую я вырезала тем днем, когда Джимми исчез. Я сохранила и те работы, которые он не успел продать или закончить, они тоже лежали в углу, собирая пыль, а инструменты – под кроватью. Все, что осталось от жизни Джимми Экохока, все, что осталось от моей собственной жизни… прежней жизни. Снаружи стемнело, а я все лежала, уставившись в потолок, прямо на бежевое пятно от воды, которое смутно напоминало неуклюжего слоненка. Я назвала это пятно Долорес и даже иногда разговаривала с ним. Пока я смотрела, Долорес начала расползаться и расти как одна из тех губок, что раздуваются, если их положить в воду. Через мгновение стало понятно, что это я плачу, и не Долорес, а меня уносит куда-то далеко. Далеко-далеко…
Что-то скользнуло по моей щеке и разбилось о предплечье, и я встряхнулась, непонимающе глядя вниз на свои руки, держащие лист, который Уилсон положил передо мной. Я нагнулась и схватила сумочку, тайком вытирая лицо. Открыла пудреницу, проверяя, не появилось ли предательских дорожек на щеках. Что вообще со мной происходит?! Плакать в классе истории? Я швырнула сумочку вниз и сжала в руке карандаш, собираясь поскорее покончить с заданием.
«Жила-была одна птичка, маленький черный дрозд. Его вытолкнули из гнезда, никому не нужного птенца. Лишнего. Птичку увидел Ястреб, подхватил и унес с собой. Он приютил ее в своем гнезде, научил летать. Но однажды Ястреб не вернулся домой, и маленькая птичка снова осталась одна-одинешенька. Она хотела улететь».