Другая Блу
Шрифт:
Другой жизни я не знала, так что и одинокой себя не чувствовала. А так как я росла в тишине, то и не считала нужным чем-то заполнять свободное время, когда оставалась одна. Бывало, что Джимми уходил на несколько часов, если ему нужна была передышка от навязанных ему родительских обязанностей. Но он всегда возвращался. До того дня.
Мы жили в основном в штатах с теплым климатом, в Аризоне, Неваде, Южной Юте и Калифорнии. Так просто было легче. Но в тот день было ужасно жарко. Джимми ушел рано утром, сказав только, что вернется позже. Он пошел пешком, оставив пикап жариться на солнце за трейлером. У нас был пес по кличке Айкас, на языке индейцев пауни – «черепаха». Айкас был медлительным, слепым и большую часть времени просто спал, так что имя ему подходило. Айкас
Поэтому все утро я шлифовала изогнутую ветку, которую превратила во что-то вроде извивающейся змеи. Джимми сказал, что даже смог бы ее продать, так хорошо у меня получилось. Это была моя первая работа, и я прилежно трудилась под рваным навесом, протянутым от двери трейлера метра на три, дающим благословенный тенек в эту сорокаградусную жару. Мы разбили лагерь недалеко от городка Маунт-Чарлстон у подножия одноименной горы, к западу от Лас-Вегаса. Джимми нужно было горное красное дерево для работы – такое низкорослое вечнозеленое растение, но отнюдь не того насыщенного цвета, которого ждешь, судя по описанию. Его древесина была красно-коричневого цвета и очень твердой, но Джимми почти всегда вырезал свои скульптуры из твердых сортов.
День тянулся очень медленно. К одиночеству я привыкла, но в тот день мне было страшно. Уже стемнело, а Джимми так и не вернулся. Я открыла пачку пюре из фасоли по-мексикански, разогрела ее на маленькой печке в трейлере и намазала на тортильи, которые мы испекли накануне. Пришлось заставить себя поесть, потому что это было хоть какое-то занятие, но я только плакала и глотала еду большими кусками, потому что нос был заложен, и я не могла дышать и жевать одновременно.
Джимми уже как-то раз уходил на всю ночь. Он вернулся домой странным, натыкался на все, упал на кровать и проспал весь день. Я думала, что он болен, и делала ему холодные примочки для головы, но он отмахивался от меня, говорил, что здоров, просто пьян. Что это значит, я не знала, и спросила, когда он наконец проснулся. Он выглядел смущенным, извинился, сказал, что алкоголь делает мужчин отвратительными, а женщин – доступными.
Я долго об этом размышляла.
– А женщины могут тоже становиться отвратительными? – вдруг спросила я.
– Чего? – недоуменно проворчал он.
– Алкоголь. Ты сказал, что он делает мужчин отвратительными, а женщин – доступными. Женщины тоже могут становиться отвратительными?
Я не знала, что значит «доступный», но знала, что значит вести себя отвратительно, и мне было любопытно, были ли у моей мамы проблемы с алкоголем.
– Конечно, отвратительными и доступными, – кивнул Джимми.
Меня эта мысль успокоила. Раньше я думала, что мама бросила нас с Джимми потому, что я сделала что-то не так. Может, слишком громко плакала или хотела чего-то, а она не могла мне этого дать. Но, может, она просто много пила и поэтому оставила меня. Тогда виной всему был алкоголь, не я.
Той ночью я уснула, но спала урывками, прислушиваясь даже в дреме, стараясь не плакать, убеждая себя, что это все опять из-за алкоголя, хотя сама не верила. Следующим утром меня разбудила жара, которая сочилась в трейлер, вытаскивая меня из снов, где я наконец не была одна. Я вскочила, нацепила шлепанцы и, спотыкаясь, вышла под ослепляющее солнце. Пробежала вокруг лагеря, ища хоть какой-то знак, что Джимми вернулся, пока я спала.
– Джимми! – кричала я. – Джимми!
Я знала, что он не вернулся, но продолжала звать его, чтобы утешить себя, искала в самых странных местах, где его и быть не могло. Приглушенный жалобный вой заставил меня с ликованием броситься на звук, ведь я думала, что увижу Джимми и Айкаса на той же тропе, по которой они ушли накануне. Но там был только Айкас, прихрамывающий, с низко опущенной головой и высунутым языком, который едва не касался земли. И никаких следов Джимми. Я подбежала к нему и подхватила на руки, сквозь слезы благодаря за то, что он вернулся. Для маленькой меня Айкас был довольно тяжелым, и под его весом я немного покачнулась, но отпускать не собиралась. Неуклюже устроив пса в тени тента, я побежала за его миской, расплескивая, налила ему теплой воды. В ответ на мои уговоры он поднял голову и попытался лакать лежа, но сделал только пару глотков, а не пил с удовольствием, как должен был бы после такого путешествия. Он попытался приподняться, но не мог заставить себя снова встать. Я попробовала поддержать его, когда он снова потянулся к воде.
– Где Джимми, Айкас? – спрашивала я.
Он задрожал и упал обратно на землю. Скорбно посмотрел на меня и закрыл подернутые дымкой глаза. Он то жалобно повизгивал, то замолкал. Несколько раз за тот день я думала, что Айкас умер. Он лежал так неподвижно, что мне приходилось подходить и проверять, дышит ли он. Мне не удавалось его поднять, он не хотел ни есть, ни пить.
Я ждала еще два дня. Еда еще оставалась, мы с Джимми жили экономно и, бывало, неделями не заезжали в магазин за продуктами, но вот вода в баке почти закончилась. Переезжали мы часто, а в этом месте пробыли неделю еще до исчезновения Джимми. Оставаться дольше было нельзя, нужно было помочь Айкасу. Он ел чуть ли не по крошечке, пил тоже немного, но часто впадал в забытье, а когда был в сознании, тихонько скулил, будто знал что-то и не мог сказать. На третий день утром я подняла его и устроила в пикапе. Потом забралась за руль, до упора подвинув сиденье вперед. Джимми я оставила записку на столике походной кухни, чтобы если он вернется, то не думал, что я сбежала вместе с его инструментами. В лагере оставлять их я не решилась. Если кто-то будет проходить мимо, замок на двери его не остановит, а если заберут инструменты, то прощай резьба по дереву. А без нее не будет и еды.
В пепельнице лежал чек на двадцать долларов, огромная куча денег для ребенка. Пикап водить я умела, но, едва доставая до руля, поверх него уже ничего различить не могла. Поэтому я схватила подушку со скамейки, которую раскладывала на ночь вместо кровати. Так сиденье оказалось достаточно высоко, чтобы мне было видно дорогу. Как только я выехала из нашего укромного каньона, несколько раз чуть не врезалась в проезжающие машины. Мой водительский опыт не включал в себя вождение среди других машин. Я не знала, куда еду, но решила, что кто-нибудь мне поможет, если я остановлюсь у какой-нибудь станции заправки и скажу, что наша собака заболела, а папа пропал.
У меня получалось вести пикап ровно, по прямой, но как только вдоль дороги стали попадаться дома, я заметила красно-синюю сирену в зеркале заднего вида. Что было делать? Я продолжала ехать. Попробовала надавить на газ сильнее, думая, что смогу разогнаться и оторваться от них. Но педаль заедало, и пикап начало трясти, так же, как и когда Джимми пытался заставить его ехать быстрее. Тогда я притормозила, подумав, может, теперь они меня объедут. Поэтому притормозила еще сильнее, но полицейская машина пристроилась прямо за мной. Мужчина за рулем выглядел сердитым и махал мне, будто говоря подвинуться. Я съехала к обочине и остановилась. Еще одна машина с мигающей сиреной примчалась с противоположной стороны. Я закричала, теперь точно уверенная, что зря остановилась. Айкас даже не пошевелился, но я все равно погладила его, успокаивая:
– Все хорошо, маленький, все в порядке. Я просто ребенок. Не думаю, что меня посадят в тюрьму. – В этом я не была так уж уверена, но все равно сказала. Незачем было волновать Айкаса.
Дверь с моей стороны рывком распахнули. Передо мной стоял полицейский, который остервенело махал тогда, требуя остановиться. Он стоял, широко расставив ноги и руки, из-за чего казался очень большим и очень страшным.
– Здрасте, – нервно улыбнулась я. С Джимми обычно работало.
– Вы должны выйти из машины, мисс.