Другая другая Россия
Шрифт:
— А пить нельзя, — разводит он руками в коридоре. — Да-да, совсем молодая, двадцать пять лет. Обширное поражение, полное удаление желудка и селезенки. Шансы? Могу сделать прогноз только на ближайшее время… Пойдемте-пойдемте…
Мы идем мимо коек, выставленных в коридоре, стараясь не задеть лежащих на них людей. Мест не хватает, похоже на военный лазарет.
— Сначала мне в смотровом кабинете сказали: «Не нравится ваша грудь» — желвачок там нашли. Небольшой такой… Я думала, на работе ударилась. Работа
— Я думала, только желвачок удалят, а оказалось, полностью, — женщина закрывает лицо мокрым платком, другую руку прижимает к отсутствующей груди, по ее плечам проходит судорога.
— А вы знаете, что у певицы Кайли Миноуг тоже был рак груди, но ей сделали операцию и протез. Так что теперь ничего не заметно. И она очень популярная женщина.
— А кто она такая, Минога эта? — спрашивает женщина, отнимая платок от лица.
— Да есть такая певица. Конечно, у нее денег больше, чем у вас. Но профессор сказал, что ведет нас только к пациентам, у которых очень, просто очень хорошие прогнозы.
— Что, прямо так и сказал? — женщина прижимает платок к груди и смотрит на профессора.
— Да, прямо так и сказал, — делаю вид, что не слышу, как крякнул профессор, который мне этого не говорил. — У вас все будет хорошо, поэтому больше не плачьте.
— А я теперь все время плачу, состояние у меня такое. А протез мне тоже сделают… Знаете, я ведь на хлебокомбинате в Старой Руссе работаю. Там у нас река есть. И Достоевский у нас последние годы жил… Тут в больнице мне сам профессор операцию делал. Чисто тут и кормят, фрукты дают. Сок перед обедом и кефир на ночь. Я знаю, что вот эта писательница, Дарья Донцова, тоже без груди, по телевизору показывали, и ничего — здоровая.
В палате у Акулины Ивановны чистота и пахнет одеколоном. Но она все равно протирает салфеткой тумбочку, говоря: «Людей уважать надо, раз люди пришли».
— Все-все вам рассказать? — спрашивает она веселым голосом. — Ну так вот, окончила я, значит, педучилище и замуж захотела. Ой, страшно захотела, — смеется.
— И что, как захотели, сразу жених появился?
— Так был он — мы с ним полтора года встречались. Но ни-ни. Ой, ни-ни!
— Чего «ни-ни»?
— А того самого. У нас все, как у людей было — долгое ухаживание. Раньше девушки были целомудренные, а теперь одна распущенность кругом.
— Такой зависимости нет, — занудно вставляет профессор.
— Так вот, пошла я, значит, на завод, на четырех станках шлифовальных работала, штучки вот эти делала, — она показывает на металлические рейки на полу. — Меня в школу в деревню звали, но куда ж
— А беременностей сколько было? — спрашивает профессор.
— А можно я не скажу, — пугается Акулина Ивановна. — И не из-за этого вовсе…
— Стопроцентно из-за этого, — бубнит профессор. — Потому что дисгормональные…
— Трое нерожденных, — перебивает его Акулина Ивановна, спеша, видимо, поскорее поставить точку в этом вопросе.
— Первые роды после двадцати пяти лет — повышение риска заболеть раком молочной железы, — говорит профессор, и веселая атмосфера испаряется из палаты. — Планировать семью надо до двадцати пяти. Нет, не рано, — поворачивается он ко мне. — Женскую физиологию не обманешь!
— Ну а что было дальше, Акулина Ивановна? — перевожу разговор я.
— А дальше то, что браки, которые с того времени, — они держатся. А почем я знаю? И женились по любви, и любовь не проходила.
— Акулина Ивановна, а почему здесь так пахнет одеколоном? — спрашиваю я, и женщина быстро отводит взгляд.
— Потому и пахнет, что она, как теперь выясняется, два месяца к груди одеколон прикладывала, — снова вступает в разговор неумолимый профессор. — Вы знаете, какая у нее там теперь рана?
— Когда очень больно было, я одеколона на ладошку и… — скороговоркой говорит она, пряча глаза. — Сейчас не пользуюсь: профессор запретил. А рана — я и не гляжу на нее, когда обрабатывают. А что запустила, так пока к врачу пошла, пока анализы…
— Этому заболеванию как минимум пять лет! — перебивает профессор.
— Так я ж не ощущала.
— Не надо меня уговаривать. От начала до появления такого должно пройти время. Вы были у врача в последние два-три года? Не были.
— Так она могла не знать про маммографы! — вступаюсь я за Акулину Ивановну.
— Не знать?! Да мы им все уши прожужжали — меня теперь, наверное, весь город знает! Нам представители благотворительной программы «Вместе против рака груди» на площади маммограф торжественно вручили, мы даже ансамбль народной песни «Сорока» пригласили — петь частушки про грудь. Но ведь живем на авось! Почему?
— Мне уже шестьдесят восемь, — оправдывается Акулина Иванова. — Ну, я и не ждала, когда святая хлестнет…
— Да перестаньте! Мы с вами ровесники! — горячится профессор. — А вам, Акулина Ивановна, еще дочь замуж выдавать и не ждать, когда вот так… — профессор умолкает, подбирая слово, — закукарекает! — неожиданно выдает он.
— А чего теперь — гусем гакать?! — Акулина Ивановна тоже повышает голос. — Гусем гакать уже поздно!
— Не про гусей речь! Три аборта — это нарушение метаболизма! А вам бы не деда своего бояться — запах опухоли одеколоном перебивать, а на обследование вовремя прийти!