Другая другая Россия
Шрифт:
У фасада дома — бронетехника. Дети с бутылками кока-колы бегают за третьим кругом и пытаются хоть что-то снять на мобильные телефоны. Несмотря на обилие людей в форме, в этом дворе тихо. Жильцы были эвакуированы рано утром. Сотрудники милиции нервничают — боевики начали отрабатывать новый почерк. Если раньше милиционеры, наблюдая за работой «спецназовской начинки», мысленно спрашивали боевиков — «Где же ваше исламское братство?» — то теперь они с опаской оглядывают каждого подходящего. Смертники подходят и взрывают себя. Это — не только
— Идите отсюда! — отгоняют милиционеры детей.
Во дворе появляется высокая женщина в низко надвинутом черном платке.
— Они там что, такие неуязвимы, да?! — набрасывается она на милиционеров, которые прячутся за стеной пристройки. — Они что, такую угрозу несут?! Это — абсурд! — кричит она. — Вам нужно просто побольше разрушить, время протянуть! Счетчик работает — наматывает каждый час по восемнадцать тысяч!
— А вы кто? Мать этих «детей»? — спрашивают ее из-за пристройки.
— Да! Я — мать! — кричит женщина. — И во мне есть чувство, что там — мои соплеменники!
— Поэтому они снимают квартиру за сорок пять тысяч! — милиционер, выглядывая из-за стены, показывает в сторону окон. — Поэтому они за сто тысяч готовы отца родного продать!
— А вы? — я выхожу из-за гаража с включенным диктофоном. — Вы сами им не сочувствуете? — тоже киваю в сторону окон.
— Ни грамма! — милиционеры выходят из-за пристройки и встают напротив женщины в черном. — Потому что они нас убивают!
— А у меня огромное сочувствие к этим детям заблудшим! — кричит женщина на весь двор. — Почему бы не сохранить им жизнь! Почему бы не поймать и не спросить, что его побудило?! Почему в прессе ни разу не было ни одного интервью с таким оступившимся?!
— То есть вы им сочувствуете? — поворачиваюсь к женщине.
— К боевикам по-разному относятся, — тише говорит женщина. — У кого каков разум, тот так и относится. Я им сочувствую.
— А вы не думаете, что сами могли бы оказаться в такой ситуации? — спрашиваю милиционеров.
Звучит автоматная очередь. Воет сигнализация на чьей-то машине. Она умолкает, снова становится тихо, и слышно, как по крышам пристроек носится ветер.
— Не могли бы, — говорит милиционер. — Они за сто рублей себя продают, а мы — нет.
— Да?! — кричит на него женщина. — А что же вы трупы боевиков за пятьсот тысяч из морга родственникам продаете?!
— Этот вопрос вы в прокуратуру отправляйте!
— А почему мы не попали под дурное влияние? — из-за пристройки выходит еще один молодой человек в вязаном свитере с ромбами. Он сплевывает себе под ноги шелуху семечек. — И не надо, же есть, все на безработицу валить. Кто хочет нормально работать, тот найдет себе работу.
— Поэтому в три часа дня вы тут стоите и грызете семечки? — усмехаюсь я.
Молодой человек не успевает ответить. К нам подбегает мужчина в маске, с винтовкой.
—
Все снова прячутся за пристройку. У кричавшего нет местного акцента. Из прорезей маски на меня смотрят голубые глаза.
У соседнего дома на лавочке сидят Саша и Женя — пожилая супружеская пара.
— Раньше с фашистами палками воевали, а эти целый день не могут взять одну квартиру, — жалуется Саша. — Что они там возятся? Ты с крыши залезь, кинь какой-нибудь газ. Нет, тянут они…
— Нам страшно, — говорит Женя. — У нас сердце болит, и каждый взрыв вот сюда ложится, — она показывает на грудь.
— Ну что ты там рассказываешь? — останавливает ее Саша. — Первые взрывы — было страшно. А теперь все привыкли. Летит пуля? Ну и черт с ней! Я нагнулся, она улетела. Да они ни черта там не делают! — он вскидывает клюку. — Петарды детские туда забрасывают. Посмотрите, хоть из одного окна дым пошел? Хоть одно стекло лопнуло?
— Эй! Близко не подходите! — кричит он на детей, бегущих к пристройкам. — Шальная пуля попадет!
— Аташка! — зовет один из мальчиков. — Побежали к Маге на балкон, оттуда посмотрим!
— Не надо! — отзывается Аташка. — Боевики подумают, что снайпер, стрельнут!
Из подъезда, у которого сидят Саша и Женя, выходит полная женщина с большой сумкой.
— Куда идешь, э-э-эй? — останавливает ее Саша.
— На базар иду, — отвечает та.
— И не страшно тебе?
— Страшно, а че делать? Кушать же надо…
— А как вы относитесь к людям, которых там сейчас расстреливают? — спрашиваю ее.
— Они люди что ли? — спрашивает она в ответ. — Их женщина что ли молоком кормила? Они разве люди? Пусть выйдут и сдадутся. Судить будут, но не убьют же.
— У нас доверия к нашим чиновникам нет, — подходит ко мне невысокий мужчина. — Когда Союз распался, только в Дагестане шума не было, еще об этом всегда по телевизору говорили — вай, такая многонациональная республика, а шума нет. В Чечне война, там война, а мы мирно живем. Но когда чеченцы на нас напали, наши люди озверели. Вот ты бьешь собаку, которая спокойно лежит, она что, тебя не укусит, а? Теперь одни злятся на правителей, другие — на бандитов. Верхушка знала, что так будет. И ничего не сделала…
Земля под ногами содрогается от мощного взрыва.
— Вот это звук хороший был… — довольно говорит Саша.
Я прохожу между гаражей и снова выхожу к омоновцу, чтобы спросить о количестве осажденных боевиков. Когда я к нему подхожу, начинают стрелять БМП. Он хватает автомат и высовывается из-за гаража. Спецоперация дошла до своей кульминации. Стенка гаража трясется. Секунда тишины. Из окна пятого этажа появляется человек и полосует вниз из автомата. «Они» еще живы. Вступают пулеметы и звучат минуты три. Потом снова короткая тишина, которую вдруг прорывает чистый голос муллы с минарета. Это — час намаза.