Другая другая Россия
Шрифт:
— Все равно, объясните мне, как можно их героизировать после взрывов в нашем метро?
— Взрывы в московском метро не укладываются ни в какие рамки понимания…
— Сейчас вал спецопераций. Значит ли это, что боевиков стало больше?
— Об этом меня уже спрашивал один генерал. Он не хочет войны… Поверьте, и среди генералов есть такие… Я ему ответил — тот же самый всплеск можно было устроить нажатием кнопки и год назад.
— Теперь вы хотите сказать, что если бы не московское метро, сейчас здесь не было бы таких частых спецопераций… Ладно. А что нужно сделать, чтобы все это прекратить?
—
Шариат
В махачкалинских маршрутках нередко случаются словесные перепалки между девушками в хиджабах и девушками в «современной одежде».
— Одни террористки кругом! Достали уже со своими мешками! — говорит девушка в короткой юбке другой девушке, спрятанной под хиджабом. — Почему я должна ездить в одной маршрутке с вами?!
— Иди пешком, — отвечает ей та, что в хиджабе. — Я же не спрашиваю, почему я должна ездить в одной маршрутке с проститутками?
— Я — не проститутка!
— А я — не террористка!
Они умолкают. Наверное, одна напоминает себе, что мозги под хиджабом давно промыты, а другая, что терпение — ключи от рая.
Количество девушек в хиджабах на махачкалинских улицах постоянно растет. «Светских» женщин пугает, скорее, не сам факт ношения хиджаба, а эта тенденция к увеличению. Они там, в Махачкале, тоже с опаской поглядывают на женщин в мусульманской одежде.
До мозга костей светская женщина И., работающая на светской работе говорит:
«Я лично больше боюсь бородатых, чем ментов. В силу личных, опять-таки, причин. От ментов я защищена своими свесткими взглядами, а вот от этих… что где-то там сидят и составляют свои списки, в которые я могу попасть как „ненавистник ислама“. Они не будут окружать мой дом, а просто подкараулят у подъезда или поселятся рядом и будут потом взорваны вместе со мной — от этих я не защищена ничем. Кроме тех же ментов».
— Терпение — ключи от рая, — усмехаюсь я.
— Я пытаюсь быть терпеливой и терпимой, — отвечает она. — А потом вдруг девочка-приятельница, которая еще вчера смотрела на тебя раскрыв рот, которой ты помогала, вдруг влюбляется в тюбетеечника, выбрасывает свои диски с рок-музыкой, заматывается в эти хиджабнутые тряпки и говорит тебе — «Все эти ваши книги и скульптуры — для нас мусор! Их надо уничтожить!». И ты теряешь дар речи. Ты же вроде не чужой, не дикий, не варвар и не убийца, ты не хочешь уничтожать коран и мечети, ты хочешь, чтоб всем было место, но тебя никто не спрашивает, и пощады и понимания за такую свою позицию ты не дождешься. Шариата они хотят… Знаешь, Марина, я человек хоть и крикливый, но мирный, сострадательный, но тут… Мне все время хочется заорать — «Пошли вон в свои вонючие аулы, ишаки! Вон из моего города, который вы изуродовали, в котором насаждаете сейчас свои законы!». Потом ловлю себя на этой мысли, начинаю стыдить. Но ненадолго. И понимаю, что постепенно зверею. С каждым рассказом, как девушку на улице оскорбили за нарядное платье, как ворвались
И видимо это озверение происходит с обеих сторон — звереют те и звереют эти. Можно только гадать, что будет в этой республике, если «точка озверения» достигнет накала.
У девушки по имени N. и ее матери по имени N., которых я отыскала в селе N., нет никаких причин для слез. Несколько недель назад погиб их — сын и брат соответственно — но причин нет. Он стал шахидом, он сейчас — в раю.
— Когда показывают убитых боевиков по телевизору, они улыбаются, — говорит мать.
— Нет, когда их убивают, им страшно… — говорю я. — Я видела…
Два года назад погиб муж девушки N. Он был идейным боевиком и во время спецоперации его застрелил снайпер. Тело им не отдали. Ее брата забрали и пытали. Когда отпустили, он несколько месяцев просидел дома — боялся выходить на улицу. После взрывов в московском метро, он сказал своей матери — «Чем сидеть и ждать, пока меня заберут, я лучше уйду в лес. Пыток я больше не выдержу и назову пятнадцать имен». Мать встала у него на пути. Но что она может против мужчины в два метра ростом. Когда в республике проходили спецоперации, мать и дочь бросались к телевизору. Несколько недель назад, мать увидела на экране труп со спины и закричала — «Это мой сын!». Она была права — «материнское сердце не обманет». Теперь она улыбается — сын стал шахидом.
Девушка N. сидит на полу и смотрит на меня из-под зеленого хиджаба горящими глазами. Она сама говорит, что хотела бы забраться мне в мозг и прочесть мои мысли.
— Это невозможно, — говорю ей я.
Но мать и дочь все равно открывают мне и мозг, и душу. А я хочу их понять. Я пятый день в этом городе. Здесь каждый день проходят спецоперации. Махачкала — территория абсурда и смерти.
— На место каждого убитого боевика встанут пятеро новых, — говорит мать.
И я представляю поле, засеянное зубами драконов. Я представляю, как из земли вырастают синие люди в портупеях и с автоматами.
Девушка N. искала истину, и она нашла ее в исламе. Хорошо это или плохо?! У нее есть смысл жизни. Она думает, что каждый день совершает благие деяния. Я хочу понять, хорошо это или плохо? Девушка N. сама поехала за телом брата, но в морг войти побоялась. В Коране девушка N. нашла подтверждение своей веры. Так хорошо это или плохо? Я должна понять сейчас, не сходя с этого места. Девушка N. мечтает о рае. Что в этом плохого?
— Но разве нельзя здесь, в этой жизни жить, как раю? — спрашиваю ее.
— Нет, невозможно. Как? Рай… Там шикарно… Там роскошно… Там нет ни забот, ни хлопот. Там Аллах вознаградит нас за все, что было на земле. Там прекрасная природа. И человек не нуждается в пище, сне, он не болеет, там нет смерти. Там нет боли… Там все близкие твои рядом!!!.. Там так хорошо, что я и представить себе не могу, как там хорошо…
— Отчего же лица убитых боевиков так несчастны?
— Конечно, если бы вас так разбомбили! Одно дело ты лежишь в постели, и Аллах тебя забирает. А другое дело, когда тебя из бронетранспортера расстреливают… Но трупам ни горячо, и ни холодно.