Другая другая Россия
Шрифт:
Так и выходит — адвокат говорит минут пятнадцать.
— Ознакомившись с рядом документов из уголовного дела, — говорит он, — я вижу, что изначально следствие почему-то бракует свою работу. Что я имею в виду? Постановление о возбуждении уголовного дела номер двадцать один девятнадцать ноль восемь от седьмого декабря две тысячи двенадцатого года — оч-чень интересный документ, — когда он так напирает на слово «очень» становится хорошо слышным его чеченский акцент. — В одном и том же постановлении говорится о том, что Ахмед Бузуртанов безвестно отсутствует, и там же — о том, что он стал жертвой
— Марина Ахмедова, журнал «Русский Репортер», — отвечаю я, поправляя на коленках морковного цвета платье. Хеда хихикает.
— Во-о-от, — говорит адвокат. — Очень приятно. Ваш вопрос «зачем им это нужно?» — очень хороший и актуальный вопрос, но его надо задавать органам предварительного следствия. А конкретно вам надо поехать к следователю Таймазову и спросить у него, — он с улыбкой смотрит на меня, я любезно улыбаюсь ему в ответ, думая: «Ну как же, сейчас все брошу и помчусь в Ингушетию к следователю Таймазову».
— Лиза, — говорю я, и женщина быстро поворачивает ко мне голову так, будто у ее уха просвистел камень.
— Представьтесь, пожалуйста, — перебивает меня грузная женщина.
— Я уже представлялась. Лиза, вы, наверное, надеялись, что похищение вашего брата…
— Нет, вы что-нибудь слышите? — снова перебивает меня женщина и выпучено обводит глазами собравшихся.
— Значит, у вас что-то не в порядке со слухом, потому что все остальные меня прекрасно слышат. Лиза, вы, наверное, надеялись, что сюда придут московские журналисты. Что вы чувствуете сейчас, сидя перед пустым залом?
— Ну, вы почти угадали… — говорит она. — Но иногда бывает достаточно и двух-трех человек.
— Но вы понимаете, что ваша беда Москве не интересна?
— Знаете… — отвечает она. — Это мой единственный брат, — она вцепляется в свои руки и, кажется, держит саму себя. — У меня же еще брат был… — она глотает комок воздуха.
— Ну… в девяносто втором году мы жили в пригородном районе Северной Осетии. В девяносто втором произошел конфликт осетино-ингушский. Наша семья была в заложниках две недели… нас на расстрел поставили, к стенке, но кто-то сказал: «Да вы что? Нельзя их расстреливать. Скоро будет обменный процесс, обменяем на наших». Отца и брата забрали в другое место. Их… они двадцать лет числятся без вести пропавшими. Видите, вот это старший брат, ему девятнадцать тогда было, а это — отец, — она поднимает две фотографии — спокойные лица черноволосых мужчин на ярко-голубом фоне.
— Только неделю назад я узнала… слух дошел… что оказывается их расстреляли у хлебзавода и сожгли в пчи… — сглатывает она гласную. — Но это был конфликт, а сейчас — мирное время…
— И еще я вас хочу спросить…
— Давайте потом, — вступает грузная женщина.
— У меня вопрос, — начинает она, утомленно растягивая слова. — Вот сегодняшнее мероприятие… Я понимаю вас прекрасно — это ваш брат… Цель этого мероприятия? К кому обращаетесь? Есть там, допустим, глава Осетии. Есть — глава Ингушетии. Президент Путин. Вот к кому ваше обращение?
— Мы обращались ко всем людям, кого ты перечислила, — говорит Хеда, поворачивая к ней серьгу из большого голубого камня. Атласная косынка с белыми разводами красиво приподнята венчиком у нее на макушке. — Я сама встречалась с Евкуровым, и он обещал.
— В продолжении вопроса коллеги, — подает голос еще одна журналистка. — Ее вопрос обоснован — когда мы будем писать об этом мероприятии, нужно конкретное обращение к тому или иному лицу.
— Да, лицо назвать, чтобы мы имели представление, о чем писать, — говорит агентская журналистка. — Вот я пришла, и что я буду писать?
— Аслан, — оборачиваюсь я, — ты не знаешь, перед кем она так выделывается?
— А? Что? — Аслан извлекается из скорбной задумчивости и меняет позу.
— Я, наверное, непонятливая, — говорит грузная женщина. — Следственные органы полагают, что его убили, а вы говорите, что его похитили.
— Дело возбуждено по статье «умышленное убийство человека», — говорит адвокат.
— А на каком основании решили, что он убит? — спрашивает она.
— Так я и говорю — нету трупа.
— А какая подоплека? — спрашивает грузная женщина. — Как же так можно делать? Когда люди говорят, что видели, как его похитили, а следователи говорят — убит. Это же чушь, — говорит женщина.
— Но вы же знаете, кто и на какой машине его похитил. Правильно? — снова звучит утомленно-растянутый голос агентской журналистки. — Ну, давайте назовем все своими именами.
— Это произошло в два часа ночи, — говорит Лиза. — В двухстах метрах от дома. Он завернул в переулок, и соседи, которые по своим делам вышли, видели, как две машины заблокировали его машину сзади и спереди. Это очень быстро произошло.
— Но вы же знаете, откуда эта машина была. Номер машины же есть, — продолжает агентская журналистка.
— Откуда я знаю? — спрашивает Лиза.
— А у вас есть предположение, что это за машина?
— Я же вам говорю, все, что я знаю — было четыре машины. Свидетели видели, как оттуда вышли люди в военной форме.
— Правильно… — продолжает та. — И что это были за люди?
— Откуда я знаю?
— Вы понимаете, что задаете вопрос, на который должны ответить следственные органы? — спрашивает ее адвокат.
— Если бы было понятно, что это за люди, мы бы здесь не сидели, — изрекает за моей спиной Аслан.
— Но у вас же есть предположения… — утвердительно-растянуто произносит агентская журналистка.
— Что за службы? — продолжает агентская. — Почему вы нам не говорите?
— Я не знаю, не знаю. Откуда я знаю? — задыхается Лиза.
— Есть просто мнение, — осведомленно-растянуто произносит журналистка, — что это — абсолютно бытовой конфликт, связанный с личной местью этому человеку — вашему брату.