Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие
Шрифт:
Между тем Пэтрик нежился на пляже, а Сергей Павлович прерывал чтение Пруста и Радиге, чтобы наблюдать за ним в бинокль — сам он сидел подальше от воды, не раздеваясь. За день до дня рождения Долина Лифарь получил известие, что Дягилев едет в Милан и надо встретить его там. Из поезда вышел помолодевший Дягилев, и они совершили двухдневную поездку по достопримечательностям Италии. В конце лета встретились еще раз, на сей раз Лифарю, приехавшему со всем багажом из Турина, показывали Венецию.
«Дягилев превратился в дожа-венецианца, с гордостью и радостью показывающего свой родной прекрасный город. Мы пробыли в Венеции пять дней — пять прекрасных и значительных дней… Какое-то давившее бремя спадало с меня, и мне казалось, что я нашел в нем то, что так давно
Проехались на гондоле, затем отдых на пляже Лидо, где Лифарь плавал, а Дягилев сидел на берегу в одежде «Сергей Павлович никогда не купался — он органически не в состоянии был показываться на людях раздетым» (Там же, 56–57). Слушали оперу, после нее ужинали с Есениным и Айседорой Дункан. Съездили в Падую, к фрескам Джотто, слились в преклонении перед прекрасным. С этого времени Сергей Павлович стал Сережей для 19-летнего Сергея.
Затем Лифарь уехал в Париж, а Дягилев присоединился к Долину и Кохно в Монте-Карло. Долин познакомился с двумя лесбиянками, и Дягилев обвинил его в связи с одной из них. В июне 1925 г. Долин был вынужден со слезами уйти. Вообще Дягилев нередко обрывал дружбу ссорой даже с очень близкими и старинными друзьями, с некоторыми — навсегда. Рассорился со Стравинским. Смертельно обидел Бакста. Разорвал отношения с Равелем.
В Париже Лифарю по настоянию Дягилева сделали пластическую операцию носа — стал с легкой горбинкой, но Дягилев сказал, что раньше было лучше. Теперь Лифарь жил повсюду вместе с Дягилевым. Любовь Сергея Павловича к Сереже была всесокрушающей. «Казалось, что мир был создан для нас, и только для нас, — мой «Котушка», мой громадный и нежный «Котушка»… восклицал: «Сережа, ты рожден для меня, для нашей встречи!» И я действительно всеми своими помыслами принадлежал ему» (Там же, 74).
Если Лифарь грустил, необъятный Дягилев в ночной сорочке начинал танцевать для него, делал «турчики и пируэтики», имитировал балерин «на пальчиках». Лифарь хохотал и приходил в хорошее настроение.
В первые год-два, однако, умилительные «турчики с пируэтиками» перемежались с ужасными сценами ревности. Когда оба друга гостили на вилле д’Эсте у графини Демидовой, хозяйка пригласила Лифаря прокатиться на лодке по озеру (Дягилев смертельно боялся воды). Вернувшись, они обнаружили, что рассерженный Дягилев уехал. Лифарь с трудом догнал его в Милане, прибыв через 10 минут после него. На вилле Кшесинской — аналогичная история. Он сказал Лифарю: «Что-то вы очень развеселились, молодой человек!» — и повел его домой. Ревновал даже к Карсавиной, своей давней подруге. После выступления Лифаря Карсавина подарила ему букет роз. Он поставил их у себя и пошел проводить Карсавину на ужин. Вернувшись, обнаружил розы выкинутыми в окно на двор, а Дягилева застал кричащим: «Я не допущу, чтобы из моего театра устраивали вертеп и выгоню в шею всех этих…, которые вешаются на шею моим танцорам!» Лифарь звал его «Отеллушкой». Кохно было весьма трудно жить рядом с этой парой и выносить их раздоры.
Лифарь же мечтал о единении душ, об обмене мечтами. Но он стал замечать, что Сергей Павлович хочет знать все о мечтах подопечного, о своих же весьма молчалив. Что он больше заинтересован в элегантности одежд юноши, чем в его духовном развитии. Что его тяга к физической красоте сильнее, чем романтическая любовь. Язвительные знакомые поговаривали, что Лифарь у Дягилева вроде любимого попугая на плече, которого можно гладить и пестовать легкими поцелуями.
В танце Лифарь не стал вторым Нижинским, но он был несомненно звездой, новым премьером. Художник Сомов пишет сестре в Россию об изменениях в труппе Дягилева: «На первом плане великолепный, талантливый Сергей Лифарь, очень юный, маленький, сложенный, как греческий сатир, с симпатичной обезьяней мордочкой. Он произвел сенсацию в публике» (КАС 1979: 279). А в роли советника и наперсника он не мог тягаться с Кохно, которого он возненавидел (отказался выпить с ним на ты). Ему пришлось смириться со вторым местом, рядом с Кохно. Кохно имел теперь большое влияние на Дягилева. Дягилев принимал не только его либретто, но и слушал его советы по декорациям, хореографии, даже музыке. Сценарии почти всех балетов 20-х годов писал для Дягилева Кохно. Лифарь, однако, рос чрезвычайно быстро и впоследствии стал крупнейшим теоретиком балета, написал два десятка книг. Тут старания Дягилева не пропали даром.
Из России приехал Баланчивадзе и был взят хореографом, но Дягилев ему сменил фамилию — тот стал Баланчиным. У Дягилева стало меняться отношение к Советской России. С Прокофьевым они подготовили конструктивистский балет «Стальной скок», но он не имел успеха. Дягилев даже планировал поездку в Советский Союз, но отказался от этой идеи, когда советский посол не гарантировал возвращение его с Кохно.
В 1925 же году Мясин решил вернуться в труппу и был принят, но только как еще один хореограф. Кохно его встретил и провел к Дягилеву. «Как поживаешь?» — приветствовал Мясин старого друга. «Как поживаете!» — поправил его Дягилев. Мясин перешел на вы, но назвал Дягилева без отчества. Дягилев удивленно оглянулся направо-налево и спросил: «Кого это тут называют Сергеем?» Сергеем он был теперь только для Кохно и Лифаря.
10. Последняя любовь и смерть в Венеции
Болезни все больше одолевали Дягилева. Он сильно постарел, терял вес и волочил ноги. Нелеченный диабет проявлялся карбункулами. Дягилев всегда панически боялся болезней и боли — кутался в пледы от сквозняков, закрывался в карете, чтобы не получить заразу от лошадей, не купался. А теперь, когда действительно пришло опасное заболевание, он не верил докторам. Они настаивали, что при диабете необходим инсулин, а его тогда во Франции не было, только в Швейцарии. Дягилев не хотел уезжать. Врачи советовали ему ездить не в Венецию, а на курорт, в Виши. Он не слушался. Ему запретили есть сладкое, белый хлеб, категорически запретили алкоголь, а он по-прежнему ежедневно ел шоколад и пил шампанское.
Игорь Маркевич. 1929 г.
Рисунок Кристиана Берара.
В 1927–28 гг. он снова влюблен. На сей раз его секретарша Александра Трусевич сообщила ему, что у ее русской знакомой сын очень похож на Мясина. Мальчику 16 лет он изучает музыку. В ноябре 1927 г. юноша, Игорь Маркевич, пришел к Дягилеву с ранцем и поведал о своих занятиях. Дягилев почти не слушал, но когда юноша сыграл свои вещи, встрепенулся. Музыка была подражанием Равелю. «Зачем так увлекаться вчерашним днем?» — спросил Дягилев, «Меня не интересует вчерашнее или сегодняшнее, — ответствовал Игорь, — но то, что вечно». Впечатлил. Дягилев всегда лучше ощущал талант, если он заключен в молодой и красивой оболочке, разумеется, мужской. Он так увлекся Иго рем, что бегом спешил в отель, чтобы увидеться с ним. Щедрые подарки сыпались на юного композитора, и тот не мог устоять.
В своей книге «Бытие сегодняшнее и прошлое» Маркевич вспоминает: «Дягилев не был извращенным, скорее сентиментальным. Физическая сторона его любви, которая, конечно, существо вала, была, вероятно, необходима для него».
Когда Дягилев имел свидание с ним в Базеле, он назвал ему предшествующих своих любовников: Дима-кузен, Нижинский и Мясин. Остальных не упоминал. Маврин, Кохно, Долин, Лифарь — не заслуживали упоминания? Или просто неудобно было называть тех, кто еще стоял рядом? Тем более, что Долин тоже вернулся.
Теперь уже Лифарь ревновал Дягилева к другим. Впоследствии он признавал, что этот «совсем еще юный музыкант… казалось, стал для него на некоторое время источником обретения второй молодости, хотя этот юный Ганимед и не был достоин своего царственного Зевса. В самом деле, он только утомил Дягилева бесконечными путешествиями…» (Лифарь 1994: 35). Строки эти явно дышат ревностью. Но Дягилев думал и о нем: «Родненький. Телеграмма твоя меня несколько успокоила. Однако ни одного письмеца от тебя не получал. Отчего не написал? Забыл, Котя?.. Не забывай Кота, который тебя обнимает и благословляет «. Вместо подписи нарисован кот с задранным хвостом. «Кот» и «Котенок» — это были у Лифаря с Дягилевым ласковые клички.