Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие
Шрифт:
4. Знакомство с Дягилевым
Дружеский шарж Ж. Кокто. 1912 г. Дягилев и Нижинский в костюме «Шехеразады»
Увидав Нижинского в балете, Дягилев упросил Львова познакомить их. Князь свел их. Нижинский: «Он меня заставлял изменять с Дягилевым, ибо думал, что для меня Дягилев будет полезен. Я познакомился с Дягилевым по телефону. Я знал, что Львов меня не любит, а поэтому его бросил. Львов Павел хотел продолжать со мною знакомство, но я понял, что нечестно изменять одному. Я жил с Дягилевым Сергеем» (Чувство 2000: 188).
В Дневнике Нижинский уверяет читателя (и себя), что с самого начала невзлюбил
«Я не любил Дягилева, а жил с ним. Я ненавидел Дягилева с первых дней с ним знакомства, ибо знал силу Дягилева. Я не любил силу Дягилева, потому что он ею злоупотреблял. Я был беден. Я зарабатывал 65 рублей в месяц. 65 рублей в месяц мне не были достаточны для прокормления моей матери и себя. Я нанимал квартирку с тремя комнатами, которые стопчи 35–37 рублей в месяц…
Львов меня познакомил по телефону с Дягилевым, который меня позвал в отель Европейская гостиница, где он жил. Я ненавидел его за его голос, слишком уверенный, но пошел искать счастье. Я нашел там счастье, ибо я его сейчас полюбил (полонизм — в польском tenczas — тотчас, сразу же. — Л. К.). Я дрожал, как осиновый лист. Я ненавидел его, но притворился, ибо знал, что моя мать и я умрем с голоду. Я понял Дягилева с первой же минуты, а поэтому притворялся, что я согласен на все его взгляды. Я понял, что жить надо, а поэтому мне было все равно, на какую идти жертву» (Чувство 2000: 137).
На этом субъективном изложении, конечно, сказывается вся история их ссоры, сквозь которую он теперь смотрит на начало их отношений. Это вынуждает его искать неприятные черты в Дягилеве и заявлять, что видел их с самого начала. Нижинский даже не замечает, что тем самым рисует себя в весьма неприглядном свете — как беспринципного и циничного притворщика, готового продавать свое тело за выгоды ненавистному и непривлекательному немолодому господину.
Но сквозь эту наносную картину просвечивает другое отношение к Дягилеву в первые годы их дружбы.
«Я боялся жизни, ибо был очень молод. Я уже женат пять с лишним лет, я жил с Дягилевым тоже 5 лет. Не могу считать. Мне теперь 29 лет. Я знаю, что мне было 19 лет, когда я познакомился с Дягилевым. Я любил его искренне, и когда он говорил, что любовь к женщинам есть вещь ужасная, то я ему верил. Если я ему не поверил, я бы не мог делать то, что я делал» (Чувство 2000: 144).
Нижинского очень тревожило то, что он у Дягилева не первый, а те, кто был до него, получили отставку. Не ждет ли и его та же участь? Он вспоминал Маврина, который, по его словам, «был на службе у Дягилева пять лет» и спрашивал Дягилева: «Отчего ты бросил человека, который тебя любил?» Дягилев отвечал, что это не он оставил возлюбленного, а тот его покинул ради одной танцовщицы. Но Нижинский не верил в эту «выдуманную историю».
«Я знаю этого человека, который жил с Дягилевым тем же способом, что и я. Я люблю этого человека. Этот человек не любит меня, ибо думает, что я ему отбил работу у Дягилева. Я знаю, что Дягилев научил этого человека любить вещи искусства… Дягилев ему покупал вещи искусства. Этот человек любил Дягилева так же, как и я» (Чувство 2000: 134).
«Тем же способом, что и я». А о характере этой любви сказано: «Дягилев любил этого человека физически» (Ibid. 136). То есть так любил и Нижинский.
Это больше похоже на истину. Ведь встретились юный артист, туповатый и застенчивый, сознававший свою недоразвитость и страдавший от нее, и великолепный денди в полном расцвете сил (36 лет), блестяще и разносторонне образованный, распоряжающийся организацией спектаклей и выставок и готовый сыпать деньгами. При этом вельможный меценат изъявляет свою любовь к юноше (в общем уже знакомому с подобными вещами) и готовность помогать ему в жизни, делиться с ним знаниями и развивать его. Словом, предлагает любовь и дружбу. Похоже, что юноша действительно ответил ему искренней любовью. Он видел в Дягилеве не просто богатого господина и хозяина, а свою удачу, свое будущее, свой взлет — все, чего ему не хватало в жизни.
В том месте Дневника, где написано «Я дрожал, как осиновый лист», Ромола отредактировала текст очень тонко. Перед этими словами она проставила: «Я тут же позволил ему любить меня» (в русском переводе с английского: «заняться со мной любовью»). В подлиннике было: «Я его сейчас (=тотчас. — Л. К.) полюбил». По прямому смыслу — ответил чувством. Конечно, можно подвергнуть сомнению такой смысл. Нижинский использовал глагол любить и для обозначения физического аспекта любви, сношения. В данном контексте скорее «полюбил» — в смысле «принялся любить», «стал (физически) любить». Тонкость редактирования в том, что Ромола, почти не меняя содержания, заменила активное действие (то есть «принялся любить») пассивным согласием («позволил ему любить меня»). А это очень существенно для определения, было чувство или нет. Ведь если юноша реагировал только пассивным согласием, то можно и симулировать чувство, притвориться. А если «принялся любить», то для этого нужна эрекция, а чтобы ее вызвать, требуется хоть какой-то минимум сексуального возбуждения, а значит, приязни. Без этого Вацлав «не мог бы делать то, что я делал». У Ромолы получается, что юноша дрожал, как осиновый лист, от страха или отвращения. А на деле он, видимо, дрожал от волнения и сексуального возбуждения.
Подлинная раскладка оказывается странной для понимания отношений Дягилева с Нижинским. В общем представлении это были отношения мужчины с мальчиком, известные со времен древних греков. И Нижинскому молчаливо отводилась роль мальчика — как было у него с князем Львовым. Это общее представление отражено у Ротикова: «не только Вацлав был идеальным «пассивом», но на его пути появился образцовый «актив» в лице Дягилева» (Ротиков 1998: 126). Но это верно только в психологическом смысле, отнюдь не в физическом. Оказывается, вельможный Дягилев выступал в роли девушки или, если использовать греческие понятия, мальчика, предоставляя роль мужчины Нижинскому. Это пристрастие Дягилева видно и по другим местам Дневника, «… та жизнь, о которой Дягилев мечтал… Дягилев хотел иметь двух мальчиков. Он мне не раз говорил об этой цели… Дягилев хотел одновременно любить двух мальчиков и хотел, чтобы эти мальчики любили его» (Чувство 2000: 227). «Много раз Дягилев хотел, чтобы я любил его, как если бы он был женщиной. Я делал это. Я отказываюсь жалеть об этом» (цит. по: Kopelson 1997: 21).
Видимо, бывали, однако, и прочие виды сексуальных контактов. Позже в Дневнике Вацлав запишет: «Я знаю людей, которые лижут. Я сам лизал моей жене. Я плакал, но лизал. Я знаю ужасные вещи, ибо я научился у Дягилева. Дягилев меня научил всему. Я был молод и я делал глупости…» (Чувство 2000: 181).
Мать должна была догадываться об их отношениях и не возражала. Она была в Париже с ними. Вечером сын говорил ей по-польски «Dobranoc!» («Доброй ночи!») и уходил ночевать с Дягилевым.
Отношения между Дягилевым и его протеже поначалу долго определялись взаимным пониманием ролей: Дягилев — лидер, воспитатель и спонсор, Нижинский — ведомый, воспитанник и протеже. Дягилев возил Нижинского по музеям и спектаклям, старался развить его, но эти усилия пропадали впустую. «Нижинский оставался музыкально глухим, — пишет Лифарь (1993: 191–192). — Нижинский все свое время проводил в обществе Дягилева, громадная фигура Дягилева заслоняла от Нижинского весь мир, но это постоянное общение с таким исключительным человеком не дало бедному интеллекту Нижинского ничего, кроме нескольких фраз, которые он повторял чаще некстати, чем кстати». Признавал это и сам Нижинский: «Я не понимал Дягилева. Дягилев меня понимал, ибо у меня ум был очень маленький. Дягилев понял, что меня надо воспитывать, а поэтому надо, чтобы я ему поверил» (Чувство 2000: 134). «Я пришел к убеждению, что лучше молчать, нежели говорить глупости. Дягилев понял, что я глуп, и мне говорил, чтобы я не говорил. Дягилев умница. Василий, человек, который ему прислуживает, говорил, что у Дягилева нет ни гроша, но ум его есть богатство (опять полонизм. — Л. К.)» (Чувство 2000: 90).
Нижинский очень заботился о том, чтобы сохранить расположение Дягилева и угодить ему. «Я работал много над танцами, а поэтому себя чувствовал всегда уставшим. Но я притворялся, что я весел и не устал, чтобы Дягилев не скучал» (Ibid. 138)
5. Петербург — Париж
Ромола пишет, что идею вывезти балет в Париж подсказал Дягилеву Нижинский. Так это или не так, трудно проверить, а общая картина их раннего знакомства говорит скорее против этого допущения. Но Нижинский был в числе ангажированных ехать в Париж — наряду с Анной Павловой и Шаляпиным. Он танцевал там в ряде балетов первого Русского сезона (1909 год): «Павильон Армиды», «Сильфиды» («Шопениана»). Публика бесновалась, когда он делал антраша-дис (десятикратное антраша) — никто не перекрещивал ноги в полете больше шести — восьми раз. Он вернулся в Петербург мировой знаменитостью.