Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие
Шрифт:
Его постигло внезапное прозрение относительно своего брака:
«Я плакал и плакал горько…. Я понял, что сделал ошибку, но ошибка уже непоправима. Я себя заключил в руки человека, который меня не любит. Я понял всю ошибку. Моя жена меня полюбила больше всех, но она меня не чувствовала. Я хотел уйти, но понял, что это бесчестно, и остался с ней. Она меня любила мало. Она чувствовала деньги и мой успех. Она меня любила за мой успех и красоту тела. Она была ловка и пристрастила меня к деньгам» (Чувство 2000: 172).
Но тут же о своей любви к жене — по его словам, не красной, а белой любви, побуждавшей его дарить любимой каждый день белые розы.
О сестре жены: «Она мужчина, а не женщина, ибо она ищет мужчину. Она любит хуй. Ей нужен хуй. Я знаю хуи, которые не любят ее. Я есть хуй, который не любит
В марте 1919 г. супруги отправились в Цюрих к учителю Френкеля, крупнейшему европейскому психиатру доктору Блейлеру, открывателю шизофрении. Тот сначала побеседовал два часа с Ромолой, потом десять минут с Вацлавом. Потом, выпустив Вацлава, позвал Ромолу, якобы забыв дать ей рецепт. Закрыв за ней дверь, он сказал: «Моя дорогая, крепитесь. Вам надо увезти ребенка и получить развод. К сожалению, я бессилен. Ваш муж неизлечимо болен… Я исследовал эту болезнь, знаю все ее симптомы, могу поставить диагноз, но не умею лечить ее».
Когда она вышла к мужу, он посмотрел на нее и сказал: «Фамка, ты принесла мне смертный приговор».
Это по воспоминаниям Ромолы. По записям доктора Блейера, его рекомендации были более оптимистичны. Он советовал не госпитализировать Нижинского, так как это может ему повредить, но действительно считал, что надо освободить его от семейных уз и обязанностей. Пусть занимается своим искусством в санатории. Может быть, болезнь и ослабнет (Оствальд: В. Нижинский, 1995: 236–256).
С Ромолой приехали ее родители. Ночью Ромола решила спать отдельно от мужа. Он порывался к ней. Утром купил огромный нож, якобы чтобы точить карандаши. Вызвали полицию, и Вацлава увезли в психиатрическую лечебницу. Это был новый удар для него. Он впал в кататонию — пластичную неподвижность: застывал в той позе, которую ему придавали. Это типичный признак шизофрении.
Трагедия коснулась не только супружеской пары Нижинских. Тут образовался треугольник. У Ромолы с доктором Френкелем был роман (ведь Вацлав в это время практиковал целомудрие по Толстому). Френкель серьезно полюбил Ромолу. Он уговаривал ее развестись с мужем и выйти за него, хотя и был женат. Ее отказ побудил его к большим дозам морфина, а затем к самоубийству, но попытка не удалась. Зато он стал наркоманом.
Из психлечебницы Вацлава забрали и поместили в отличный санаторий «Бельвью Крузлинген», где он несколько отошел за полгода, но к концу этого периода стал агрессивным и отказывался от пищи. Жена забрала его домой, в Сан-Мориц, нанимала врачей и сестер, возила его по врачам, знахарям и святым местам (например, в Лурд).
В Париже в 1923 г. его пришел навестить Дягилев. «Ваца, — позвал его Дягилев, — ты просто ленишься, пойдем, ты мне нужен. Ты должен танцевать для Русского балета, для меня». Вацлав покачал головой: «Я не могу, потому что я сумасшедший». Дягилев отвернулся и разрыдался. По воспоминаниям Ромолы, он якобы сказал тогда: «Это моя вина. Что я наделал!» Ромола видит в этих словах признание вины в совращении и травле. Если эти слова и были произнесены, то они содержали скорее сожаление о непосильных задачах, которые Дягилев возлагал на своего любимца. И, возможно, упрек самому себе за то, что недостаточно ограждал его — не только от трудностей, но и от соблазнов — и не уберег от женщины, в которой Дягилев видел все зло. Видимо, Дягилев винил себя за малодушие, из-за которого отпустил Нижинского одного в морское путешествие, на котором им овладела Ромола…
В 1924 г. Дягилев приходил снова со своим новым любовником Долиным. Нижинский молчал и не узнавал никого. Но на прощанье сказал по-русски: «До свидания».
В 1928 г. его повезли на «Петрушку» в надежде, что знакомая музыка и танцы его воскресят. Не воскресили. Все только вместе сфотографировались. Этим летом Дягилев умер.
В 1936 г. дочь Нижинского Кира, с такими же раскосыми глазами, как у отца, вышла замуж за последнего дягилевского любовника, композитора Игоря Маркевича. Странная семейная связь скреплялась новыми побегами. «Теперь, когда я достаточно взрослая, чтобы понимать, — высказалась Кира о Дягилеве, — я бесконечно благодарна этому великому человеку за моего отца…. Он понимал его, как никто другой, он дал ему шанс развиться и показать свое чудесное творение миру…» (Haskell 1935: 255).
В 1936–38 гг. Долин собрал много денег на лечение, и Нижинского подвергли шоковой терапии. Появилось некоторое улучшение — он стал более активен, стал отвечать на вопросы. Когда к нему приехал дягилевский танцовщик Лифарь, пожилой Нижинский даже стал поправлять его танец. Смеясь, подпрыгнул, чтобы показать, что еще может делать антраша, как был — в пиджаке и брюках. В этот момент Лифарь его сфотографировал — в прыжке.
В. Нижинский в прыжке. 1939 г.
Фото Сергея Лифаря
Но тут снова война — Вторая мировая. Из Швейцарии решили переехать в Венгрию, но Венгрия объявила войну — и опять застряли. Вацлава поместили в больницу. В 1945 г. служащий-поляк предупредил, что психических больных немецкое командование велело наутро уничтожить. Ромола сумела похитить мужа и пересидела с ним несколько недель в деревне под городом Шопрон. Там их и застали советские войска. Когда офицер спросил, что за люди, Нижинский вдруг ответил по-русски: «Не беспокойтесь». С тех пор стал очень активен, даже танцевал с солдатами..
Офицеры знали фамилию Нижинский, супругов переправили в Вену, это оказалась Британская зона, оттуда — в Американскую. Приезжал русский балет с Улановой, Чабукиани, Сергеевым. Нижинский аплодировал им. Но к полному рассудку не вернулся. Так и остался в полусонном тумане.
В. Нижинский в Меттерсиль, Австрия, 1947 г.
За три года до смерти.
В Лондоне у него обнаружились болезни — давление, почки. В 1950 г. он умер 60-летним после 33 лет мучений для него и для близких. А его Дневник еще с 1936 года, все более приближаясь к оригиналу, начал свое путешествие по миру, совершенно независимое от автора. Его часто цитируют психологи, философы и литературоведы в работах о литературе «потока сознания», о Джойсе, об экзистенциализме, об искусстве и безумии.
В Дневнике Нижинский обращался со стихами к своему бывшему другу и некогда ангелу-хранителю, в котором он теперь видел своего злого ангела, к Дягилеву (Nijinsky 1995 — в обратном переводе), и это безусловно безумные стихи, но в них видна та же страсть, которая тяготела над Нижинским и в годы, предшествующие безумию — он непрерывно обращался в мыслях к Дягилеву, зависел от него, жаждал и не мог освободиться. От Дягилева и от связывавшего их секса.
«Ты мой. Я Бог. Ты мой, я твой. Я люблю писать пером. Я пишу, я пишу. Ты не пишешь, ты теле-пишешь, Ты телеграмма, я — письмо. Ты безумие, я любовь. Мой это хуй, ибо Хуй. Я хуй, я хуй. Я Бог в моем хуе. Твой хуй, не мой, не мой. Я хуй в Его хуе. Я хуй, хуй, хуй. Ты не можешь хуить хуй. Я хуй, но не твой. Ты мой, но я не твой. Я не хуй в твоем хуе. Я хуй в Его хуе…