Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие
Шрифт:
И вот теперь это счастье было потеряно. Нижинский в полной растерянности просил Стравинского проверить, верно ли извещение Григорьева:
«Я не могу поверить, что Сережа мог действовать так подло по отношению ко мне. Он должен мне уйму денег. Я не получил ничего за два года, ни за свои танцы, ни за постановку Фавна, Игр и Весны Священной. Я работал для Балета без контракта. Если это верно, что Сергей не хочет работать со мной, — тогда я потерял все» (Buckle 1979).
8. Военный психоз
Нижинский принял приглашение из Лондонского «Паласа» организовать свою труппу. Но оказалось, что это театр-варьете. Кроме того, Нижинский совершенно не представлял себе, какие
Тем временем родилась дочь. Узнав, что не сын, он швырнул перчатки на пол, но потом успокоился. Война застала их в Будапеште у родителей Ромолы. Теща и ее новый муж невзлюбили зятя. Эмилия пылала ревностью — она привыкла быть самой крупной звездой в своем окружении. Когда Нижинского с женой и дочерью стали преследовать как подданных вражеского государства, теща стала доносить в полицию о шпионских записях Нижинского — это были его опыты нотации балетных движений. Пришлось покинуть родительский дом. Денег не было: денежные документы французского банка в воюющей Австрии были непригодны.
В это время в бедствиях забрезжил просвет: Дягилев, будучи в Америке, решил вернуть Нижинского в труппу. Теперь у него были Фокин и Мясин, и обида, рана от удара по авторитету зажила, а Нижинский был проучен. К тому же из-за войны труппа обезлюдела. Имя же Нижинского было по-прежнему громким и могло привлечь к Русскому балету внимание в Америке. Дягилев приложил все свои способности и силы, пустил в ход все связи и добился разрешения для Нижинских выехать в нейтральное государство — в США. В Нью-Йорке Нижинского с супругой и дочкой встречали с цветами артисты труппы во главе с Дягилевым. Дягилев трижды расцеловал Нижинского.
Но их разделял судебный процесс, затеянный, вероятно, не без наущения Ромолы. Нижинский предъявил Дягилеву иск на полмиллиона франков невыплаченных гонораров за два года танцев в спектаклях. Правда, у них не было контракта, но все знали, что спектакли состоялись с участием Нижинского и что это участие было важным для получения больших денег за спектакли. С другой стороны, Нижинский все эти годы жил за счет Дягилева в люксах лучших отелей Европы, одевался у лучших портных и обедал в самых дорогих ресторанах. Кроме того, он получал от Дягилева массу богатых подарков. И когда нужно было расплачиваться с труппой «Палас-театра», оказалось, что миллион франков на это у него есть. У Дягилева же, хотя прибыли от спектаклей и были высоки, но уходило на них еще больше. Суду, однако, было невозможно говорить о подарках и жизни
одного за счет другого: это их личные отношения, суду до них нет дела. А работа должна быть оплачена. И суд решил дело в пользу Нижинского. Правда, взыскать эти деньги было невозможно: чтобы послать судебного исполнителя, нужно было указать постоянный адрес, а Дягилев, не будучи резидентом ни в одной стране, не имел такового. Но долг был признан.
Когда же на обеде Дягилев стал упрекать Нижинского за все это, перейдя на русский, Нижинский отвечал по-французски: «Сережа, все дела ведет моя жена, и их надо обсуждать с ней». Неожиданно американцы («Метрополитэн») предложили чтобы Нижинский и был руководителем турне, а Дягилева при труппе не было. Имя Нижинского для них звучало громче, у него уже был опыт руководства, и они предпочитали обойтись без двойного управления. Дягилеву пришлось согласиться: он был заинтересован в контракте.
В этой поездке снова на плечи Нижинского пали все тяготы, к которым он был совершенно не приспособлен. Отношения с артистами были очень напряженными. Нижинскому и Ромоле во всем чудились интриги Дягилева, они относили на этот счет все несчастные случаи — гвозди на сцене, падающие декорации, а Ромола — также и проповеди двух артистов-толстовцев. Она считала, что Дягилев их специально подослал к Нижинскому. Нижинский был очень податлив на их пропаганду — внимательно слушал их речи об опрощении, отказе от мяса, уходе от искусства пресыщенных людей к простой жизни на природе, к возделыванию хлеба. Он стал подумывать о возвращении в Россию и устройстве в деревне. Они проповедовали и отказ от секса — и Нижинский их слушался, уклонялся от сношений с женой. Она предъявила ультиматум: выбирать между ними и ней. Он нехотя подчинился.
Перед отъездом из Америки Нижинский отправил Дягилеву телеграмму в Испанию о согласии выступать с труппой в Южной Америке. В Испании встретились как старые друзья. Дягилев обнял Нижинского: «Ваца, дорогой, как ты поживаешь?». С Ромолой он тоже обошелся приятельски. Обсуждали планы спектаклей. Нижинский говорил жене: «Вот видишь, фамка, я всегда обещал, что он станет нашим другом». «Фамка» — от французского «фам» (жена), так Нижинский называл свою супругу, приноравливая к русскому «женка». Но когда зашла речь о поездке в Южную Америку, Нижинский сказал, что не уверен, что поедет. Дягилев сослался на телеграмму о согласии — в Испании она считается документом. Когда рассерженный Нижинский захотел прервать танцы в Испании и уехать с женой, их арестовали по заявке Дягилева. Нижинскому пришлось подписать контракт; правда, он внес туда требование о выплате гонораров долларами за час до каждого спектакля. В Южной Америке повторились изолированность, подозрения и ссоры североамериканской поездки. Южную Америку супруги и остальная труппа покидали на разных пароходах.
9. Безумие
Книга психиатра Оствальда о Нижинском называется «Прыжок в безумие». Но прыжка не было. Было медленное вползание. К концу 1917 г. супруги обосновались в Швейцарии, в горном местечке Сан-Мориц. Еще в Америке, в Нью-Орлеане, Ромола из любопытства захотела посетить бордель. Вацлав отвечал, что ему это совершенно неинтересно, но он подчиняется супруге. Теперь Вацлав начал писать новый балет, действие которого происходит в публичном доме.
«Я рисую часто один глаз». Рисунок В. Нижинского.
При этом он стал совершать странные поступки — то вырывал у дочки тарелку с бифштексом (чтобы не ела мяса), то грубо столкнул жену с лестницы. То начинал быстро-быстро рисовать все одно и то же — черно красные личины с пронзительными глазами. «Лица солдат, — объяснил он. — Это война». Вся комната была завалена этими рисунками. А в Дневнике другое объяснение: «Глаз есть театр. Мозг есть публика. Я есть глаз в мозгу. Я люблю смотреть в зеркало и видеть один глаз на лбу. Я рисую часто один глаз. Я не люблю глаз в красной с черными полосами шапке…. Я есть глаз Божий, а не воинственный» (Чувство 2000: 90). Однажды, войдя на кухню, Ромола застала слуг — горничную, кухарку, истопника и прачку — молчаливыми и печальными. «Что случилось?» — спросила она. Молодой истопник объяснил, что до Нижинских в деревне жил господин Ницше, и когда он сошел с ума, то вел себя точно так же, как господин Нижинский сейчас. Он ходит по деревне с большим золотым крестом на шее и уговаривает людей идти в церковь. Ромола побежала и вернула мужа.
Затем Вацлав стал делать массу ненужных покупок. Ромола подружилась с врачом Френкелем (по Оствальду — А. Грайбером). Тот стал старательно заниматься лечением, давал Нижинскому большие дозы болеутоляющих средств, но они только усиливали депрессию. Чтобы занять его чем-то творческим, решили организовать представление для знакомых. На этом представлении он поднялся на сцену, уселся на стуле и молча просидел полчаса, как бы гипнотизируя зрителей. Потом стал танцевать очень странно и мрачно, разбрасывая накупленные ткани. Это был его последний танец. Тогда-то он и начал свой Дневник. Писал его по ночам, скрытно, лихорадочно.