Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие

Клейн Лев Самуилович

Впечатления с выставки излагает В. И. Михеев: «Кровь, кровь! кричали кругом. Дамы падали в обморок, нервные люди лишались аппетита. Можно было бы обойтись и без крови. Но был ли бы тогда понятен тот полный жалости и раскаяния ужас на лице Иоанна, который и есть психическая задача картины?» Поэт Волошин считал, что картина недопустимо травмирует зрителя, и место ей в паноптикуме. Известнейший критик Стасов вообще молчал. Художник И. Н. Крамской в письме А. С. Суворину писал: «Вот она, вещь, в уровень таланту!.. И как написано, боже, как написано!» Теряясь в оценке воздействия картины на зрителя, он приходит все-таки к выводу, что картина возвышает зрителя: «человек, видевший хоть раз внимательно эту картину, навсегда застрахован от разнузданности зверя, которая, кажется, в нем сидит» (Ляскоронская 1953). Тем не менее с выставки в Москве картину было приказано снять, в Третьяковской

галерее ее показ запретили, потом запрет отменили. Через несколько лет на картину было совершено покушение — психически неуравновешенный человек набросился на нее с ножом. Картина стала самым знаменитым изображением Ивана Грозного. Но, конечно, это не документальный Иван. Это гибрид из позировавших Репину знакомых — художника Г. Г. Мясоедова и композитора П. И. Бларамберга.

Царь Иван Васильевич Грозный Картина В. М. Васнецова. 1897 г.

Для изображений Ивана Грозного чаще используют как модель картину Васнецова «Иван Грозный» — царь сходит по ступенькам. возвращаясь из церкви, — с четками в руке и образками на шапке. Замаливал грехи. В лице его сквозят болезненная подозрительность и жестокость.

Наконец, в 1963 г. в Архангельском соборе Московского Кремля археологи вскрыли гробницу Ивана Грозного и захоронения его сыновей. Открыв белокаменный известняковый гроб, достали из-под узорно-тканого покрова полуразрушенный череп с сохранившимися волосами и передали его профессору Михаилу Михайловичу Герасимову на предмет реконструкции лица. Профессор Герасимов был известен тем, что разработал сложную методику восстановления лица по черепу: выявив, как толщина мягких тканей лица обычно отражена в деталях черепа, ученый мускул за мускулом наращивал исчезнувшие лица.

На юридических казусах было проверено, что его скульптурные реконструкции близко совпадают с обликом исчезнувшего человека. Это документальные портреты. Вот он представил и документальный портрет Грозного. У высокого дородного старика оказалась массивная голова со свисающим носом и тяжелым квадратным подбородком (на последнем этапе реконструкции Герасимов покрыл этот подбородок раздвоенной бородой). Позвоночник сильно окостенел и был весь в наростах — царь в конце жизни не мог наклоняться и должен был испытывать сильные боли.

Для нашего анализа гораздо интереснее не внешность царя, а его психологический или, скорее, психиатрический портрет.

Из российских историков Н. А. Полевой первым (в первой половине XIX века) указал на отягченную наследственность Ивана Грозного, выраженную в жестокости, трусливости и сластолюбии царя. Он признал, что в Иване соединились недостатки деда (суровость и вспыльчивость) и отца (неголюбие и склонность к забавам).

Иван Грозный Герасимов реконструкция

Н. К. Михайловский одним из первых (в середине XIX века) четко при знал Ивана Грозного психопатом и маньяком, чье сознание помрачилось. В 1572 г., разгромив Новгород и Псков и устроив грандиозную вакханалию казней в Москве, Иван писал в завещании: «Изгнан я от бояр ради их самовольства, от своего достояния, и скитаюсь по странам». Более того, он всерьез просил убежища в Англии. Это настолько противоречило реальности, что Михайловский делает вывод о «явной мании преследования». Не забывал Михайловский и тяжелую психопатическую наследственность царя. Он указывал на ненормальность глухонемого царского брата Юрия («слабоумен бысть»), на патологичность всех сыновей — приступы бешенства у Ивана-сына, скудоумие Федора, предпочитавшего управлению государством обязанности пономаря, и эпилептические припадки Дмитрия, погибшего в Угличе от ножа.

Е. А. Соловьев (1893), не будучи психиатром, попытался сформулировать медицинский диагноз на уровне своего времени. Он назвал заболевание Ивана Грозного термином Ричардса moral insanity — «нравственной болезнью», «заболеванием морали». Он заметил, что эта болезнь всегда сопровождается манией величия, и привлек рассуждения француза Мореля о том, что эта болезнь является феноменом вырождения, дегенерации.

В конце XIX века выдающийся психиатр профессор П. И. Ковалевский (1983/1995) поставил

Ивану Грозному более точный медицинский диагноз в современной терминологии. Он пришел к выводу, что у царя была паранойя с манией преследования. Параноики живут в мире своих фантазий, они не в состоянии отделить воображаемое от действительного, причем всех и вся подозревают в злых умыслах по отношению к себе. Царь и проявлял болезненную подозрительность, необоснованную жестокость и жажду крови. Эгоизм и абсолютное бессердечие — все это типичные черты параноиков. Как это свойственно таким дегенератам, у царя проявляется страсть «возможно чаще и возможно больше фигурировать, произносить речи, появляться к народу и блуждать по государству» (с. 65). «На Иоанна, как и на всех подобных больных, ярость, гнев и кровожадность нападают приступами. Оканчивается приступ ярости, и убийства прекращаются» (с. 133). Его кровавые дела, с точки зрения Ковалевского, это не преступления, а деяния «душевнобольного, невменяемого, но и не правоспособного» (с. 160).

«Вне пределов своего бреда он был обычным человеком. Правда, этот человек не отличался особенным умом, особенными дарованиями, особенными подвигами, но это был человек, как все люди» (с. 161). Ковалевский согласен с оценкой Ключевского: Иван подкупает читателя жаром речи, и читатель готов признать у царя широкие политические воззрения. «Но сняв эту пелену, находим под ней скудный запас идей и довольно много противоречий» (с. 162). Таковы же и выводы Погодина, который возмущался по поводу восхвалений Ивана Кавелиным и Соловьевым. Его оценка деяний Ивана Грозного звучит вполне современно: «Что есть в них высокого, благородного, прозорливого, государственного? Злодей, зверь, говорун-начетчик с подьяческим умом и только. Надо же ведь, чтобы такое существо, как Иоанн, потерявшее даже образ человеческий, не только высокий лик царский, нашло себе про славите лей!» (цит. по: Соловьев 1995: 73).

В Сталинское время и даже позже такие мысли могли высказываться только за рубежом. Вывод о том, что разные периоды царствования Ивана Грозного были просто разными стадиями его болезни, доказывал американский историк Р. Хелли (Hellie 1974, 1984), — вывод, излишне прямолинейный, но с большой долей истины.

Действительно, по своей марксистской выучке мы привыкли искать под странными затеями и телодвижениями Ивана Грозного скрытые политические мотивы и социально-экономические интересы, тогда как скорее всего их движущими мотивами были всего лишь безумные выверты маньяка. В конце концов, коль скоро он царь, любое его деяние кому-нибудь выгодно и против каких-нибудь слоев направлено. Сам он, разумеется, находил и хитроумно изобретал подходящие мотивы, психологические и политические, для своих сумасбродных затей (как писал Михайловский, маньяки подыскивают чрезвычайно замысловатые объяснения для своих поступков, совершенно бессмысленных). Так что и впрямь не стоит принимать историю болезни за историю государства. Да, Россией этого времени велись войны, заключались договоры с иностранными государствами, у нее изменялось хозяйство, реформировалось управление — словом, вершилась история государства, но уж очень она была подчинена сумасбродствам маньяка, сидевшего на троне, и подстраивалась под историю его болезни. Тут ничего не поделать, так это было.

Другое дело, что для своих затей Иван выбирал удобные ситуации, поводы и силы, то есть как-то считался с реальностью, что он подыскивал объяснения и оправдания, казалось бы, логичные и правдоподобные, что сама возможность и реализация его тиранических сумасбродств была, конечно, обусловлена исторической обстановкой в тогдашней России, и за его деспотизмом, как и против него, сосредотачивались определенные политические силы.

С душевной болезнью царя историки обычно и связывали его содомию.

10. Федька Басманов

Среди новых дружков и собутыльников царя, выдвинувшихся после падения Избранной рады в 1560 г., одним из виднейших был Алексей Данилович Басманов-Плещеев, отец которого служил постельничим у Василия III. От отца Басманов мог знать о постельных вкусах и нравах покойного государя, мог и попытаться обнаружить такую же струнку у его сына. Басманов был заметным военачальником и одним из инициаторов Ливонской войны. Он отстаивал политику военной агрессии и нуждался в одобрении и поддержке царя. Ненавистники называли его «согласником» и «ласкателем» царя. Они считали, что он не брезговал ничем, чтобы вкрасться в доверие царя, в частности что использовал ради этого юность и красоту своего сына. Курбский причислял Басманова к «ласкателям» и «потаковникам», «иже детьми своими паче Кроновых жерцов действуют».