Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие
Шрифт:
Многие завидовали, считали что Есенин не вернется. Особенно злился Мариенгоф. Он считал, что это брак по расчету. Возможно, просто ревновал и завидовал. Но Есенин, пропутешествовав по Европе и Америке 1921 и 1922 годы, вернулся в Россию. Он не мог перенести, что газеты писали только о ней, а он упоминался лишь как ее молодой муж. Дела у Дункан шли все хуже, ее дворцы были проданы с молотка, сама она вела жизнь суматошную.
В августе 1922 г. он уже пишет ей из Москвы: «С Пречистенки я съехал…, сейчас переезжаю на другую квартиру, которую покупаем вместе с Мариенгофом. Дела мои блестящи…, мне дают сейчас большие средства на издательство. Желаю успеха, здоровья, и поменьше пить…. Любящий С. Есенин» (Занковская 275). Такие надежды в нем породила встреча с Троцким. От Дункан он сбежал навсегда.
Но вскоре наступил полный разрыв с Мариенгофом. Есенин решил, что тот обманывал его в делах финансовых, присваивая себе прибыль от их совместных
«— Развел меня с Райх, а сам женился и оставил меня одного» (воспоминания Миклашевской).
Есенин хлопнул дверью и ушел. Но найти гостеприимный дом теперь было трудно: мигом ему отказали от своих домов и друзья Мариенгофа.
Тем не менее когда Мариенгоф с женой долго не возвращались из-за границы, Есенин пришел к Миклашевской и попросил: «Пошлите этим дуракам денег, а то им не на что вернуться. Деньги я дам, только чтобы они не знали, что это мои деньги». Он возмущался, что Мариенгоф ходит в шубе и бобровой шапке, а жена его — в короткой кофтенке, что Мариенгоф едет в мягком вагоне, а жена его — в жестком. Миклашевская поясняет: «Он любил Мариенгофа, и потому и волновали его недостатки» (1998: 283). Поистине, любовь зла…
8. Путь к петле
Поселился он у молодой журналистки Галины Бениславской, полугрузинке-полуфранцуженке, ранее работавшей короткое время секретаршей в ЧК. Он ей не очень доверял по этой при чине, а она его, вне сомнения, беззаветно любила. Есенин объявил ее своей женой. Ее законный муж, ревновавший ее к Есенину, хотел его зарезать, но покончил с собой. У журналистских расследователей она фигурирует в списке агентов ЧК, убивших Есенина, но ее современница и соперница Миклашевская пишет о ней: «Темные две косы. Смотрит внимательными глазами, немного исподлобья. Почти всегда сдержанная, закрытая улыбка. Сколько у нее было любви, силы, умения казаться спокойной. Она находила в себе силу устранить себя, если это нужно Есенину. И сейчас же появляться, если с Есениным стряслась какая-нибудь беда» (283). Он объяснял ей, что очень ценит ее, но как женщину не любит. Впоследствии она застрелилась на его могиле.
А тогда он жил в ее квартире. Потом туда же переехали и его сестры. Тогда же, в 1924 г., в его жизнь вошел новый друг — на смену Мариенгофу — молодой поэт Вольф Эрлих, на 7 лет младше Есенина. Приехавший в Ленинград из Симбирска и Казани в 1921 г., он учился недолго в Петроградском университете, а затем работал связистом и часто ездил по стране (в Москву и на Кавказ). Обожал Есенина и его поэзию. Они жили в разных городах, но тянулись друг к другу. Почему-то именно он оказался самым близким поэту в его последние дни. Он, а не одна из жен или любовниц. А Эрлих был в прошлом личным секретарем Михаила Кузмина, чьи вкусы не вызывают ни малейшего сомнения.
В прощальном письме Есенину Галина Бениславская дала жесткие характеристики его друзей и просила относиться к ним настороженно. Клюева она вообще ненавидела и называла отвратительным: «Ханжество, жадность, зависть, подлость, обжорство, животное себялюбие и обусловленные всем этим: лицемерие и хитрость — вот нравственный облик этого когда-то крупного поэта». Только об Эрлихе она отзывалась иначе: «Из твоих друзей — очень умный, тонкий и хороший — Эрлих. Это, конечно, не значит, что ему ничего от тебя не нужно. Но на то, что ему надо, он имеет право. Больше среди них я никого не видела». Прощальное письмо было написано вот по какому поводу.
В марте 1925 г. Есенин познакомился с внучкой Льва Толстого Софьей и летом, к огромному и молчаливому горю Галины, женился на Софье, переехал жить в ее большую квартиру. Софья Андреевна была женщина умная, солидная, похожая на своего деда. Но и в этом браке Есенин не был счастлив. Еще перед свадьбой раздумывал, на ком жениться — на дочери Шаляпина или на внучке Льва Толстого. Советовался с друзьями: «Как это будет звучать — Шаляпина, Есенин?» Просил совета у Ивнева: «Скажи откровенно, что звучит лучше: Есенин и Толстая или Есенин и Шаляпина? … на которой из них мне остановить выбор?» Ивнев отказался выбирать и спросил: «А разве тебе все равно, на какой?» После некоторых колебаний Есенин выпалил: «Вот что, Рюрик. Я женюсь на Софье Андреевне Толстой» (Ивнев 1978: 198–199). Перед самой женитьбой на Толстой, будучи с ней в гостях, Есенин позвал Либединского в другую комнату и с испуганным лицом проговорил: «Я поднял подол, а у нее ноги волосатые… Я не хочу. Я не могу жениться… Нельзя же так — волосы, хоть брей». Но одумался и стал говорить, что все выйдет здорово: «Сергей Есенин и Толстая, внучка Льва Толстого!» (ГИК 2000, 2: 139). Софья его любила, но брак был несчастливым. Он быстро возненавидел жену, матерился ей в лицо.
Своему последнему избраннику Вольфу Эрлиху писал в июле:
Милый Вова, Здорово. У меня — не плохая «Жись», Но если ты не женился, То не женись.Вообще, быть может, ему не было суждено счастье с женщиной. Развелся опять, много пил, страдал манией преследования. Зайдя к своей первой жене Изрядновой, попросил ее помочь ему сжечь большой тюк рукописей. И сожгли, возможно, прекрасные стихи.
В это время закончен «Черный человек» — гениальное свидетельство алкогольного психоза, к счастью не попавшее в аутодафе.
Друг мой, друг мой, Я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль. То ли ветер свистит, Над пустым и безлюдным полем, То ль, как рощу в сентябрь, Осыпает мозги алкоголь. Ночь морозная. Тих покой перекрестка. Я один у окошка, Ни гостя, ни друга не жду. Вся равнина покрыта Сыпучей и мягкой известкой, И деревья, как всадники, Съехались в нашем саду. Где-то плачет Ночная зловещая птица. Деревянные всадники Сеют копытливый стук. Вот опять этот черный На кресло мое садится, Приподняв свой цилиндр И откинув небрежно сюртук… «Черный человек! Ты прескверный гость. Эта слава давно Про тебя разносится». Я взбешен, разъярен, И летит моя трость Прямо к морде его, В переносицу… Месяц умер, Синеет в окошке рассвет. Ах ты, ночь! Что ты, ночь, наковеркала? Я в цилиндре стою. Никого со мной нет. Я один… И разбитое зеркало…В конце концов попал в психлечебницу. Согласился на нее легко: там можно было укрыться на время от очередного суда (в поезде поскандалил с латышским дипкурьером и совработником, завели тринадцатое уголовное дело). Не окончив лечения, решил сменить обстановку — уехать в Ленинград. 7 декабря телеграфировал Эрлиху: «Найди мне немедленно две-три комнаты. 20 числах переезжаю жить Ленинград». Эрлих ответил телеграфом, что комнат не нашел, но рад будет поселить Есенина у себя. Тот попрощался с детьми и второй женой, Зинаидой Райх, которая к этому времени уже была замужем за Мейерхольдом. «… Пришел к Мариенгофу мириться. Они сидели обнявшись, счастливые. Есенин, уходя, попросил: «Толя, когда я умру, не пиши обо мне плохо» (Миклашевская, со слов жены Мариенгофа, 286).